Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

После такой разминки Дуров давал своей ученице получасовой отдых: всё-таки женщина и силы у неё не те. Они расстилали на траве ковёр, доставали свёрток с домашней снедью, флягу с ключевой водой. Лёжа на ковре, Надежда прислушивалась к своим ощущениям.

В такие минуты энергия, которая всегда бушевала в ней, ища выхода, как будто утихала. Может быть, она уходила в песок манежа. Может быть, передавалась Урагану, который без устали кружил вдоль камышовых стен. Может быть, обращалась в навык наездника, потому что отец всё реже пускал в ход бич. Да и она сама чувствовала, что стоит ей сесть в седло, как бёдра, колени, пятки, носки находят свои места и сбить её с лошади уже невозможно.

После отдыха седлали Алкида и выводили в манеж. Начиналась работа с поводом и шенкелем. Здесь Надежде надо было следить не за собой, а за жеребцом. Так прошло десять уроков. Алкид выучил «принимание» не только на шагу, но и на рыси. Она же довела своё «чувство лошади» до совершенства и могла, не оглядываясь назад, сказать, подвёл ли её конь ноги под круп или же держит их отставленными. Это она ощущала спиной, поясницей...

Кончался Великий пост. В доме городничего готовились к Пасхе. Дети решили в Страстной четверг сами красить яйца. Кухарка вскипятила три казана воды. В один бросили луковую шелуху, во второй — разорванные на лоскутки цветные тряпочки, в третий — специальные «мраморные» бумажки, которые Андрей Васильевич купил в лавке. Яйца опускали по очереди, и больше всех волновался Ваня. Ему хотелось посмотреть, как белая скорлупа становится жёлтой или палевой, пёстрой или «мраморной». Надежда взяла его на руки и держала над казанами, а он, шепелявя и заикаясь, объяснял ей, что там происходит.

Ужин проходил оживлённо. Подавали постную еду: пироги с грибами, запечённую картошку, солёные огурцы и капусту.

Дети были веселы и наперебой болтали. Дуров с улыбкой слушал их рассказы о том, кто, и как, и в какие цвета сегодня красил пасхальные яйца. Вдруг за окном зазвенели колокольчики, застучали копыта лошадей, раздался лай дворовых собак. В гостиную вошёл привратник и торжественно объявил:

— Матушка барыня Анастасия Ивановна прибыли!

Лица детей сразу изменились. Они испуганно замолчали.

Один Ваня, не помнивший бабушку, продолжал что-то лепетать и смеяться. Надежда переглянулась с отцом, потом опустила голову. Андрей Васильевич встал из-за стола и пошёл навстречу жене.

Анастасия Ивановна вошла в комнату прямо в дорожном платье. Дети кинулись целовать ей руку. Она ласково обошлась только с Клеопатрой, которую очень любила. На Надежду посмотрела строго:

— Что, дочь моя, ты здесь делаешь?

— Живу под отцовским кровом.

— А муж где?

— Остался в Ирбите.

— Не пора ли тебе обратно?

— Нет, любезная матушка. С Василием Черновым я хочу расстаться навсегда, — ответила Надежда, решив сразу прояснить ситуацию.

В иное время этот ответ немедленно бы вызвал бурю в семье Дуровых, но ныне жена городничего была уже не та. Она похудела, побледнела, страдальческое выражение не сходило с её лица. Доктор Граль мало помог ей, хотя она прошла двойной курс лечения. Жить ей оставалось чуть больше года, но пока никто не знал об этом.

Бросив на Надежду неприязненный взгляд, Анастасия Ивановна произнесла с угрозой:

— Дерзка и груба по-прежнему. Видеть тебя сейчас не хочу! Но завтра мы поговорим...

Надежда отвела Ваню в детскую и, поцеловав его и перекрестив перед сном, отдала няньке Наталье. Поднимаясь по лестнице к себе на второй этаж, она прислушивалась ко всем звукам в их старом деревянном доме. Но тихо было в комнатах и коридорах. Тихо, как перед грозой.

Лишь около десяти часов вечера, когда Надежда читала книгу, в её комнату постучал отец. Она открыла дверь. Добрый её батюшка, держа в руках подсвечник с зажжённой свечой, явился к ней для трудного разговора.

— Как чувствует себя матушка? — спросила его Надежда.

— Она больна, друг мой, и врач не обещал ей излечения.

— Что она хочет от меня?

— Она требует, чтобы ты вместе с Ваней покинула наш дом и вернулась к мужу.

— Вы рассказали ей о моей ссоре с Василием и его поступке?

— Да. Но мнение её твёрдо и неизменно. Ты должна ехать в Ирбит.

Слёзы выступили на глазах у Надежды.

— Ах, батюшка, ведь мне всё равно: что к Чернову в Ирбит, что головою в омут! Почему, почему она так жестока ко мне?

— Матушка желает тебе счастья.

— Она желает, чтобы я страдала!

— Друг мой, успокойся. Речи нет о немедленном отъезде. Просто ты должна подумать о своём будущем с Василием. Найти какой-то вариант, приемлемый для всех...

— Все варианты с ним кончились. Вы слышите, батюшка? Никогда я не вернусь к нему. Никогда!

Она схватила отца за руку и изо всех сил сжала её своими жёсткими от постоянной работы с поводом пальцами. Андрей Васильевич в удивлении воззрился на неё:

— Надя, это больно. У тебя не пальцы, а клещи. То-то Алкид тих и покорен с тобой... Ты совсем как мальчишка. Господи! Я был бы счастлив, имея на твоём месте сына! Никаких бы денег не пожалел, чтоб снарядить тебя в кавалерию. С этакой ловкостью и бесстрашием ты через год-два была бы уже офицером...

Дуров сам не знал, как вырвались у него эти слова, и уж тем более предполагать не мог, какое значение им придаст Надежда в обычных для неё мечтах. Но, услышав их, старшая дочь городничего опустилась перед ним на колени и прижала к своим мокрым от слёз щекам его руки.

— Вы и вправду так думаете, любезный батюшка?

— Конечно, друг мой. Но судьбу не переменишь... Не плачь. Матушка не будет завтра говорить с тобою. Она устала от поездки. А ты возьми Алкида и езжай на берег Камы одна. Я пока должен быть возле матери твоей...

Воинственный жар с неимоверной силою

запылал в душе моей; мечты зароились в уме,

и я начала деятельно изыскивать способы

произвесть в действие прежнее намерение

своё — сделаться воином, быть сыном для

отца своего...

Белые лепестки жасмина, сорванные свежим утренним ветром, залетали в окно садового дома и опускались на бумагу, исчерченную карандашом и кое-где покрашенную акварелью. Вчера Надежда оставила на подоконнике свой недоделанный рисунок. Она рисовала героиню древнегреческого мифа — юную Андромеду, дочь царя Кефея, отданную в жертву страшному дракону и прикованную к скале.

Этот сюжет не выходил у неё из головы последние дни. Андромеде она хотела придать собственные черты. Очень подробно изобразила железные оковы на руках царевны и скалу мрачного, серо-стального цвета. В первом варианте у неё был и двуглавый дракон. Одну его голову Надежда нарисовала с карикатурным профилем родной матушки, другую — с профилем Василия Чернова.