Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

— Ну я же ваш издатель. Могу я это знать или нет?

— Думаю, что нет.

— Тогда к чему весь разговор... Но может быть, вы чего-то боитесь? Если нет, то оставьте все, как есть. Вы не представляете себе, что значит повернуть назад такую махину. И ради кого? — Он испытующе посмотрел на неё. — Ради вашего мужа?

— Нет, — быстро сказала Надежда.

— Ради ваших детей?

— Да, пожалуй.

— Они все знают и без этой книги.

— Но написанное вами — неправда.

— Как странно вы изъясняетесь сейчас, Надежда Андреевна. — Пушкин в отсутствие официанта сам долил в бокалы вина. — Правда, неправда... Вы пришли на такое поприще, где эти слова имеют более глубокий смысл. Вчера я просмотрел вашу новую рукопись. Там всё прекрасно. Нет только настоящего, выражающего главную мысль заголовка. Я дарю его вам. «Кавалерист-девица». А, каково? За это даже можно выпить...

Он со звоном придвинул свой бокал к её бокалу. Она не притронулась к вину. Подперев подбородок рукой, Надежда задумчиво смотрела на поэта:

— Кто вы такой, чтобы распоряжаться моим прошлым и будущим?

— О, это философский вопрос, — усмехнулся он. — Но я отвечу вам просто: Пушкин!

Александр Сергеевич не дал Надежде заплатить за обед её часть денег, проходя мимо метрдотеля, громко назвал её «Александром Андреевичем» и при этом с фамильярностью, принятой в мужских компаниях, держал за локоть. Когда они сели в его коляску, он предложил совершить сейчас прогулку по своему любимому городу. Надежда согласилась. Она знала Петербург — жилище царей, но не знала Петербург — жилище поэта.

Прежде всего Пушкин привёз её к памятнику царю Петру, и Надежде было приятно, что их пристрастия совпадают. Она тоже преклонялась перед преобразователем России. Пушкин стал говорить, что работает над большой книгой о Петре и для того недавно ездил в Москву, искал в архиве Коллегии иностранных дел нужные ему документы. Он сделал много интересных выписок. Фигура Петра предстала перед ним несколько в ином свете, и он боится, что публика, цезура и сам государь, поощрявший его занятия, не готовы пока принять новые черты в привычном облике великого монарха.

Потом они поехали по набережной Невы, и Пушкин по её просьбе прочёл несколько строф из «Медного всадника», о котором Надежда много слышала, но которого ещё в руках не держала. Показывая подъезды, дома, дворы и улицы, Пушкин говорил о том, что происходило здесь при страшном наводнении в ноябре 1824 года. Рассказы очевидцев тогда оживили его воображение, и он придумал сюжет этой поэмы.

У Петропавловской крепости Александр Сергеевич показал Надежде место, где были казнены декабристы.

— Среди участников заговора были ваши друзья? — спросила она, слушая его весьма эмоциональные пояснения.

— Да, и немало, — сказал Пушкин.

— По-христиански мне жаль этих людей. — Она сняла с головы шляпу и держала её в руках, пока коляска не повернула на мост. — Но как офицер скажу, что они совершили преступление опаснейшее...

— В чём же его опасность, по-вашему?

— Господа полковники, майоры, капитаны и поручики изменили присяге. Более того, они увлекли за собой солдат.

— А вы давали присягу?

— Конечно. Иначе — как служить? При встрече же с покойным императором довелось мне дать ему особливое слово чести, клятву, какой держусь до сего дня. Потому клятвопреступников я презираю...

Надежде показалось, что Пушкину не понравился её ответ, но вслух он ничего не сказал, а только велел кучеру ехать дальше.

В молчании добрались они до Дворцовой набережной. За Прачечным мостом, у третьего дома от угла, коляска остановилась. Пушкин предложил ей выйти. Указывая своей камышовой тростью на первый этаж этого внушительного строения, он заметил, что снимает здесь квартиру, но семья его — на даче, квартира теперь пустует и почему бы штабс-ротмистру Александрову не переехать сюда из гостиницы ради экономии денег и большего комфорта.

— Пойдёмте, я покажу вам комнаты, которыми вы сможете располагать по своему усмотрению. — Поэт повёл Надежду к парадному, открыл дверь своим ключом, и они вошли.

Квартира действительно была очень просторной: сени, передняя, буфетная, столовая, гостиная, несколько спальных комнат, детская, кабинет хозяина. К удивлению Надежды, мебель в кабинете поэта была совсем простая. Она состояла из соснового стола, заваленного рукописями, кресла, кушетки и книжных полок, которые высились от пола до потолка вдоль трёх стен. У дверей комнаты стоял ящик, наполненный книгами наполовину. Пушкин объяснил, что с собой на дачу он берёт только книги, нужные ему для работы сейчас.

— Вот мои последние приобретения. Роман Бальзака «Старик», стихотворения Мюссе...

— А это? — Надежда взяла со стола брошюру невзрачного вида с заголовком «Время не праздно».

— Подарок одного поэта-крестьянина, — ответил он. — Как видите, сельское население у нас не чуждо служенью муз.

— «Его высокоблагородию милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину в знак глубочайшего высокопочитания от сочинителя Михаила Суханова», — прочла вслух Надежда дарственную надпись на титульном листе и с усмешкой повторила: — «Высокоблагородию», «глубочайшего», «высокопочитания» — всё это в одной фразе. А ещё говорите, он — поэт...

— Надеюсь, скоро вы тоже преподнесёте мне свою книгу, — он подошёл к ней и встал за спиной, очень близко. — Но непременно — с посвящением, приличным случаю...

— Какому случаю? — Она повернулась на каблуках, чтобы стоять к нему лицом. Трость была у неё в правой руке, и костяной набалдашник в виде лежащего льва упёрся Пушкину в пуговицу на груди сюртука.

— Случаи бывают разные... — произнёс заманчиво поэт и улыбнулся своей обаятельной белозубой улыбкой.

— Я не пишу мадригалов! — чуть резче, чем следовало бы, ответила Надежда.

— Ну почему же, можно и не только мадригал...

Он взял её левую руку и медленно поднёс к губам, не сводя с неё выразительного взгляда. Затем склонился, поцеловал жаркими губами пальцы, ладонь, запястье. Его чёрная кудрявая голова была рядом. Надежда могла бы прижать её к груди, как часто делала это, когда руки целовал ей Михаил Станкович, такой же кудрявый, нетерпеливый и страстный. Уколом иглы прямо в сердце отозвалось нечаянное её воспоминание, и она отняла руку.

— Нет, не надо. Прошу вас. Я так давно... — Надежда выдержала паузу и решительно закончила фразу: — Отвык от этого!

Пушкин в изумлении воззрился на неё. Здесь они находились одни, и перед кем теперь нужно притворяться «кавалерист-девице», которая была замужем и имела детей, если обожаемый ею поэт за ней ухаживает?

— Этого не будет. — Она всё ещё упиралась концом трости ему в грудь. — Хотя я люблю вас. Да, люблю...