Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

Надежда с тревогой вслушивалась в звуки чужой речи. Многое она всё-таки понимала, потому что три года провела в имении бабушки в Полтавской губернии, где говорили по-украински, и догадывалась, что судьба её висит на волоске.

— Клянусь честью, я — российский дворянин! — воскликнула она и шагнула к Казимирскому. — Если не верите — испытайте меня! Я знаю настоящую кавалерийскую езду, а вовсе не казачью. Моя лошадь выезжена по правилам манежного искусства, описанным в книге господина де ла Гориньера «Школа кавалерии». Ей не знакома азиатская нагайка!.. Она слушается шенкеля, ходит на мундштучных удилах, умеет делать «принимание», пируэт на галопе и «испанский лаг»...

При этих словах Казимирский посмотрел на неё с интересом. Она смело выдержала его взгляд, стиснув кулаки под длинными обшлагами своего чекменя. «Вы должны меня принять! — билась у неё в мозгу одна мысль. — Должны!»

— Вы слышали, господин ротмистр? — снова заговорил по-польски Дембинский. — На сей раз я привёл вам готового солдата. Хоть сразу в строй. А вы вспоминаете эту глупую историю с причетником...

— Уж больно он молод, — проворчал Казимирский, окидывая Надежду придирчивым взглядом. — Телом худ, да и ростом мал. Даже шести вершков не будет.

— Зато — природный дворянин! — отрезал портупей-юнкер.

— Можно подумать, вы читали его грамоту о дворянстве... Ну что вы стоите, юнкер? Зовите писаря, пусть заполнит на него формулярный список...

Явился писарь в тёмно-зелёном сюртуке с лужёными пуговицами, с походной чернильницей, привешенной за шнур на шею, со свежеочищенным гусиным пером за ухом.

Прежде всего Надежду подвели к мерной доске и установили, что рост у неё действительно небольшой: всего два аршина и пять вершков [12] Рост Дуровой по полковым документам — примерно 165 см. . Писарь недовольно покрутил головой, но под суровым взглядом ротмистра открыл толстенную книгу с голубоватыми страницами, обмакнул перо в чернильницу и стал задавать Надежде вопросы.

Стараясь скрыть волнение, она отвечала и следила за тем, как в графах полковой книги появляются чёрные строчки. С каждым новым росчерком пера придуманный ею персонаж — дворянский сын Соколов Александр Васильевич, семнадцати лет от роду, из Пермской губернии, Пермского же уезда, крестьян не имеющий, — становился всё более реальным лицом.

Вот писарь сделал примечание: «Доказательств о дворянстве не представил». Вот вывел под графой «В службе находится с которого времени» сегодняшнюю дату: «1807 года Марта 9-го дня». Вот уточнил: «По-российски читать и писать умеет». Вот сообщил важное сведение: «Под судом и в штрафах не бывал». Вот нанёс ещё один штрих на портрет Соколова: «Холост». И наконец добрался до самого главного для неё: «Где находится? — В комплекте при полку».

Кончились её скитания и сбылись мечты. Нет больше Надежды Дуровой, по мужу — Черновой, сбежавшей из отцовского дома лунной сентябрьской ночью. Есть рядовой Польского конного полка Александр Соколов, солдат, государев человек.

Давно ушёл к казначею портупей-юнкер Дембинский, чтобы получить честно заработанную премию за вербовку. Удалился и писарь со своей чернильницей. Ротмистр Казимирский остался объяснять новобранцу, что завтра рекрутов повезут из Гродно в военный лагерь, там станут обучать всему, что должно знать хорошему солдату, затем приведут к присяге, выдадут мундирные вещи, оружие и казённую лошадь.

Тут чуть было всё и не рухнуло.

— Как? — удивилась Надежда. — Ведь господин Дембинский сказал, что я смогу служить на собственной лошади...

— Нет, — ответил командир эскадрона. — Нижним чинам сие не дозволяется. Продайте вашу лошадь, а деньги...

— Продать?! Алкида?! — Она гневно перебила офицера. — Сохрани меня, Господи, от такого несчастья! Никогда я не расстанусь с моим единственным другом... Я лучше уйду из вашего полка!

Надежда схватила свой картуз, нахлобучила его на голову и решительно направилась к двери. Казимирский захохотал ей вслед, и от неожиданности она остановилась. Ротмистр шагнул к ней, хлопнул по плечу.

— Право, Соколов, вы — совсем мальчишка... Знайте, что выйти из полка вам теперь невозможно. Вас, как беглого, найдут по приметам, указанным в солдатском формуляре...

— Невозможно? — Она обернулась к нему в отчаянии.

— Да. С армией не шутят. Это вам не игры в детской комнате. Но привязанность к лошади — лучшее качество кавалериста. К тому же конь, умеющий делать «испанский шаг», заслуживает особого к себе отношения. Пожалуй, я найду для него место...

— Буду вам весьма обязан, ваше благородие... — Она ещё не верила, что страшная угроза миновала.

— Пока ваша лошадь будет иметь место и корм на моей конюшне. Потом я перепишу её в тот эскадрон, куда определят вас после обучения...

— Долго ли оно продлится?

— Недели четыре. Более времени нам не отпущено. Война не кончилась. Французы по-прежнему в Пруссии... Но к вам у меня есть один вопрос.

— Какой же? — Она почему-то насторожилась.

— Вы сказали, что читали книгу господина де ла Гериньера. Она была переведена на русский язык?

— Этого не знаю. Я читал её на французском.

— Отлично! — Казимирский подкрутил усы. — Мне в трофей после сражения при Пултуске достался саквояж погибшего французского капитана. Там есть книги, и преинтересные. Не желаете почитать их?

— Если позволит служба...

— Вполне позволит. Но книги вам придётся не только читать, а и переводить по-русски вслух. Для меня. С тем прошу вас пожаловать ко мне на обед запросто...

Сколько ни бываю я утомлена, размахивая

целое утро пикою — сестрою сабли, —

маршируя и прыгая на лошади через

барьер, но в полчаса отдохновения

усталость моя проходит, и я от двух до

шести часов хожу по полям, горам, лесам

бесстрашно, беззаботно и безустанно!

Свобода, драгоценный дар Неба, сделалась

наконец уделом моим навсегда! Я ею дышу,

наслаждаюсь...

Унтер-офицеру Батовскому уже приходилось заниматься с рекрутами. Он поступил в полк одновременно со своим любимым командиром Казимирским осенью 1797 года, «шеренговым» в его взвод, вскоре, по представлению тогда ещё поручика Казимирского, сделали Батовского «товарищем», а спустя пять лет — унтер-офицером. Так с 1803 года через его руки прошло человек двадцать новичков. Двое из них сами стали унтер-офицерами, но при встрече здоровались первыми. Уважали его науку, хотя в своё время недовольны были, и в особенности тем, как он действует палкой.

Эту палку, или, официально говоря, унтер-офицерскую трость, знак своего чина, Батовский заказывал всегда у столяра-краснодеревщика из специально выдержанного орехового дерева, с набалдашником белой кости, кожаным темляком под ним и широким латунным «башмачком» внизу. Правда, недавно ротмистр сказал ему, что трости у унтер-офицеров и офицеров уже отменили, но Батовский не поверил. Как же можно унтеру без трости, верной его помощницы?