Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

— Домой?! — воскликнула она в ужасе. — О нет, ваше величество, не отправляйте меня домой!

— Почему, мой маленький солдат? — удивился государь. — Ваши тяжкие труды воинские окон...

Не дав ему договорить, Надежда бросилась перед Александром Павловичем на колени, схватила его руку своими холодеющими пальцами и заплакала:

— Не отправляйте меня в Сарапул! Прошу! Умоляю вас, ваше величество...

— Да что случилось с вами? О чём вы плачете? — Он наклонился к ней участливо.

Надежда не могла больше вымолвить ни слова. По щекам у неё бежали слёзы, губы дрожали. Государь силой поднял её с колен, дал свой носовой платок с вышитой в углу маленькой короной.

— Ну, отвечайте мне!

— Ваше величество, — всхлипывая, она посмотрела на Александра Павловича по-собачьи преданными глазами, — позвольте мне остаться...

— Где остаться?

— В армии.

— Вам?! В армии?! Что за фантазия! Нет, это совершенно невозможно! — Он отступил от Надежды на несколько шагов и пожал плечами, недоумевая, как такое могло прийти ей в голову. — Одно дело — поход. Короткая кампания, как в Пруссии, пусть даже неудачная. Но постоянная служба — это совсем другое. Не представляю, как вы сможете быть в полку...

— Но я была в полку, ваше величество. — Надежда вытерла щёки его платком. — Целых восемь месяцев. И все мои начальники написали вам, что я достойно носила мундир.

— То была война. Там некогда присматриваться друг к другу. В мирной службе все иначе. Вас разоблачат...

— Но почему?

— Потому что... — Александр Павлович взглянул на неё и запнулся.

— Разве я плохо выгляжу в форменной одежде, ваше величество? — спросила она.

Он ничего не успел ответить, как Надежда положила свою ладонь на воротник мундира. Глядя на императора, она повела очень медленно руку вниз: по белой перевязи, по малиновым лацканам на груди, по широкому кушаку, лежащему на талии, по тёмно-синим парадным панталонам, толстая и ворсистая ткань которых скрывала крутой изгиб женских бёдер.

Александр Павлович, невольно следивший за этим движением, покраснел, как обычно краснеют блондины, — мгновенно и до корней волос.

— Мундир сидит на вас прекрасно! Мне это сразу понравилось. Но есть же разные другие... обстоятельства.

— Поверьте, ваше величество, каждая женщина примеряется к ним по-своему, и мне не будет трудно. Я проверила это в Польском полку.

Столь откровенные объяснения снова привели государя в замешательство, и Надежда, воспользовавшись этим, перешла в наступление:

— Позвольте мне остаться!

— Нет, это невозможно, — повторил он, но уже без прежней уверенности в голосе. — Но главное... Главное, почему вы спорите со своим монархом?

— Я не смею спорить с вами... — Она подумала, сняла с пальца перстень и положила его на стол. — Я лишь хочу просить другую награду.

— Другую?!

— Да. Чин офицера.

Она повернулась к нему лицом, щёлкнула каблуками и вытянулась по стойке «смирно»: плечи назад, корпус несколько вперёд, колени вместе, носки врозь, ладони по боковым швам панталон, подбородок в прямом углу с воротником, лицо каменно-безразличное, взгляд устремлён вдаль. Государь обошёл вокруг Надежды, осматривая её солдатскую «позитуру», и покачал годовой:

— Отменное упрямство. Это у вас фамильное или приобретённое на службе в моей армии?

Она молчала, всё так же глядя вдаль.

Александр Павлович, который в свои тридцать лет имел немалый опыт в разыгрывании всевозможных дипломатических и придворных комбинаций, подумал, что эта молодая женщина первый раунд переговоров с ним отнюдь не проиграла и он действительно не знает, что ему теперь делать.

Искренность её не вызывала сомнений, рвение к службе было очевидным, храбрость требовала воздаяния. Что-то особое, конечно, крылось за её категорическим отказом возвращаться домой, но ведь она рассказала ему — что. Если касаться этой жестокой семейной коллизии, то в споре между мужем и женой он склонен был поверить жене, стоявшей перед ним навытяжку в солдатском мундире, а не мужу — какому-то там чиновнику 14-го класса Чернову. Черновых у него в России много. А такая женщина, кажется, одна...

Император, заложив руки за спину, ушёл к окну, там отодвинул штору и долго смотрел на площадь перед Зимним, где мела позёмка. Он несколько раз оглянулся на Надежду. Она стояла как изваяние. Быстрыми шагами Александр I вернулся к столу и бросил ей:

— Вы хорошо обдумали своё решение?

— Так точно, ваше величество!

— Тогда слушайте. Я произведу вас в офицеры...

Она сделала движение к нему. Он остановил её жестом и продолжал:

— ...но после того, как вы примете на себя выполнение условий договора...

— Договора? — удивилась она.

— Да, мне нужен договор. Его условия трудны. Они, можно сказать, суровы, ибо затрагивают всю вашу дальнейшую жизнь. Но ничего другого я предложить вам не могу. Или вы принимаете их, или...

— Я готова... — она помедлила, — их рассмотреть, ваше величество.

Государь в витиеватых выражениях, отточенных большой дипломатической практикой, изложил ей своё видение этой ситуации. Надежде запали в голову лишь некоторые фразы: «суд общества», «быть не такой, как все», «бремя страстей», «натура человеческая», «ответственность за собственный выбор».

Договор же был прост.

Первое. Она получит то имя и фамилию, которые он для неё изберёт, и открывать своё инкогнито не должна никому. Второе. С того часа и до конца дней своих она будет носить мужскую одежду, говорить о себе в мужском роде. Третье. Она забудет о своём муже и семье. Четвёртое. Став офицером, она также должна забыть, что принадлежит к прекрасному полу: никаких романов, флиртов и кокетства. Пятое. Став офицером, она, с другой стороны, должна не забывать, что принадлежит к прекрасному полу, контролировать своё поведение и не допускать, чтобы кто-нибудь проник в её тайну. Шестое. Она должна стать хорошим строевым офицером. Седьмое. Никому, никогда, ни при каких обстоятельствах она не должна рассказывать об этом договоре.

Он ещё раз перечислил ей все пункты, произнося слова медленно и паузами выделяя знаки препинания.

— Вы запомнили?

— Да. Я могу подумать или же должна дать ответ сию минуту?

— Конечно, вы можете подумать. Я вовсе не вероломен и жесток, хотя обо мне рассказывают всякое. Я даю вам на размышление десять дней. Жить вы по-прежнему будете у Засса...

Император наклонил голову, давая понять, что аудиенция закончена. Она чётко повернулась кругом и двинулась к дверям, придерживая левой рукой свою саблю. Двери царского кабинета были высокими, тяжёлыми, украшенными резьбой и бронзой. Надежда стала вертеть их ручки в разные стороны, толкать плечом. Двери стояли как стена и не поддавались. Она в полной растерянности опустила руки. Сзади послышался бархатный голос Александра Павловича: