Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

Она пристально всматривалась, но детей, одетых в аккуратные серые шинельки с красными воротниками и погонами, в одинаковые тёмно-зелёные фуражные шапки с красными околышами и кистями, различить между собой было трудно. Ей только почудилось, что один мальчик: высокий, кареглазый, с русыми волосами, выбивающимися из-под шапки, — похож на того Ванечку, с которым, плача, она прощалась поздним вечером 17 сентября 1806 года.

Мальчик побежал к памятнику из белого тёсаного камня, установленному недалеко от ворот. За ним бросились ещё два шалуна. Дети кричали о каком-то «монументском командорстве Румянцева» и о том, кому оно достанется в следующем году. На памятнике действительно было высечено имя генерал-фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского, но что значат их слова, Надежда не понимала.

Она теснее прижалась к холодным прутьям кованой решётки и безотрывно смотрела на мальчика. Вдруг он тоже взглянул на неё, споткнувшись о каменный бордюр, окружавший монумент.

— Эй, Ванька, неча нос задирать! — хлопнул его по плечу товарищ. — Тебе «командорство» не светит. У тебя по французскому «три»!

— Отстань, рыжий! Бока наломаю...

Надежда шагнула от ворот на дорогу и надвинула шляпу низко на глаза. Она уже приняла решение, и оно было совсем неожиданным: расстаться с мундиром. Пока. Потому что Ваня мал, беззаботен и весел. Не нужно взваливать на его детские плечи груз её собственной тайны. Даст Бог, вырастет он здоровеньким, станет учёным, умным отроком, пойдёт служить и ещё будет гордиться ею. Но сейчас пусть знает одно: отца у него нет, но есть мама, добрая, ласковая, заботливая, и она будет навещать его так же регулярно, как родные навещают других кадетов.

Выйдя на оживлённую улицу, Надежда остановила первого попавшегося извозчика и объяснила ему, что хочет объехать несколько дамских ателье, чтобы купить хороший подарок своей сестре ко дню рождения. Извозчик доставил её к ателье мадам Дамьен на Мойке. Он сказал, что давно возит сюда барынь и барышень и все они как будто довольны.

В ателье, увидев хрупкую темноглазую и темноволосую француженку, по выговору судя — из Нормандии, Надежда наплела ей с три короба о домашнем спектакле, где корнет гусарского полка играет роль кузины и должен с помощью женской одежды перевоплотиться так, чтобы на сцене его никто не узнал. Мадам прониклась доверием к юному офицеру и лично подобрала всё, что нужно, по её мнению, для такой цели. Кое-что Надежде пришлось купить, но основные вещи: платье, шаль, пальто, шляпку — в ателье ей дали напрокат под залог их полной стоимости и с обязательством вернуть через десять дней.

С коробками и узлами Надежда явилась на квартиру дяди Николая. Ей осталось лишь уговорить старого упрямца принять участие в этой милой игре в стенах его дома. Надо было на время отправить Лукерью к её родным в Новую Ладогу, взять на короткий срок другую прислугу и затвердить, что Надежда Андреевна прибыла на встречу с сыном из имения Великая Круча, где ухаживает за больной бабушкой. Однако Николай Васильевич, видя, что у племянницы все обдумано и все приготовлено, сдался без особого сопротивления.

Ваню Чернова по просьбе родственников отпустили из Императорского военно-сиротского дома на десять дней. Дуров-младший привёз его. Надежда так и не узнала, что он говорил мальчику по дороге. Но ещё от дверей, сбросив на бегу шинельку, Ванечка кинулся к ней с лицом ошалело-счастливым, и она наконец-то услышала его голос:

— Мама! Маменька приехали!..

Занятия, забытые за два года, Надежда вспомнила легко и с удовольствием. Она была счастлива, проводя всё время с сыном. Она читала ему книги, играла с ним, покупала ему новые игрушки по его выбору, через день водила в кондитерскую по соседству и угощала пирожными и горячим шоколадом, на ночь рассказывала сказки, утром следила за тем, чтобы он сам одевался, умывался, чистил зубы, после обеда повторяла с ним уроки: русское правописание и каллиграфию, французские и немецкие слова.

Не забыла Надежда и маленькую семилетнюю сестрёнку Евгению. Её Дуровы взяли на несколько дней. Ей тоже достались подарки, гостинцы, сладости и чудные домашние вечера у самовара с чтением сказок Шарля Перро.

Гуляя с детьми по улицам Петербурга, Надежда крепко сжимала тёплую Ванину ладошку в своей руке и ревниво замечала, кто и как смотрит на её маленького сына. Он казался ей красивым и весьма разумным для своих лет ребёнком. В нём было много от их, дуровского, рода, но уже начинали проступать черты и Василия, её мужа.

В квартире дяди Николая имелся предмет, который очень интересовал Ванечку. В прихожей на вешалке висела замечательная гусарская сабля с позолоченным эфесом, обвитым длинным серебряным темляком с кистью, и в ножнах — деревянных, обшитых чёрной кожей, окованных латунью. Всякий раз одеваясь или раздеваясь после прогулки, он спрашивал, чья это сабля.

Первый раз Надежда ответила, что Николая Васильевича. Мальчик ей возразил, что дядя нигде не служит и сабля ему не нужна. Тогда она сказала, что сабля — дедушкина.

— Нет, — не согласился Ваня, — у дедушки есть две свои сабли, и они остались у него дома в Сарапуле...

После очередного вопроса о сабле Надежда рискнула:

— Ваня, эта сабля — моя.

— Разве вы, маменька, — гусар?

— Я могу быть и гусаром.

— Женщины не бывают гусарами, — объяснил ей сын и сразу перешёл к делу: — Но если сабля ваша, то вы можете подарить её мне.

— Когда ты вырастешь и пойдёшь служить, я отдам тебе эту саблю с превеликой радостью, Ванечка...

Десять дней пролетели незаметно. В понедельник они взяли извозчика и поехали с Ваней обратно в Военно-сиротский дом. В экипаже он все ласкался к ней со словами: «Маменька, вы ещё приедете?»

— Конечно! — уверенно отвечала она. — Жди меня через год и пиши письма. Дядя Николай перешлёт их мне.

— И саблю тоже привезёте?

— Непременно!..

На другой день Надежда отвезла вещи мадам Дамьен и получила обратно свои деньги. Оказывается, владелица ателье запомнила корнета и теперь с тонкой улыбкой спросила, удался ли их спектакль. Надежда ответила, что зрители аплодировали, но больше всего радости он принёс самим участникам.

Следующий визит она нанесла армейскому шляпнику, потом — сапожнику, ей хотелось заказать себе новые гусарские ботики с позолоченными шпорами. Весь этот день Надежда ездила по Петербургу: Эрмитаж с любимой её живописью фламандской школы, обед в трактире Демута, модные магазины и «Серебряные ряды» на Невском, где она, уже не обращая внимания на офицерские экипажи, любовалась на витрины. Но ничего похожего на тот дивный гарнитур из двух перстней, колье и браслета из серебра с изумрудами, из-за которого год назад она едва не попала под арест в ордонанс-гауз, сейчас тут не было. В начале шестого часа вечера Надежда приехала к Военно-сиротскому дому и наблюдала за вечерней прогулкой воспитанников младшей группы, стоя у забора. На этот раз она узнала Ванечку, а он даже не посмотрел в сторону офицера в низко надвинутой на глаза треуголке. Потом Надежда ещё много раз до отъезда из столицы стояла здесь и глядела на своего сына, не узнанная никем.