Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

Я поехала одна на перекладных, взяв

с собою в товарищи одну только саблю

свою, и более ничего. Станционные

смотрители, считая меня незрелым юношей,

делали много затруднений в пути моём;

не давали мне лошадей часов по шести для

того, чтобы я что-нибудь потребовала — обед,

чай или кофе; тогда являлись и лошади.

Счёт подавался, сопровождаемый этими

словами: «С прогонами вот столько-то следует

получить с вас!

Путь Надежды от Дубно до Петербурга занял одиннадцать дней. Единственным её развлечением по дороге были конфликты со станционными смотрителями. Она ехала к сыну после двух лет разлуки, и малейшие задержки приводили её в бешенство. Племя хитрецов и вымогателей, обосновавшееся на российских дорогах, желало не только отнять у неё время от свидания с сыном, но и облегчить кошелёк, в котором звенели серебряные рубли на подарки и развлечения с дорогим её сердцу Ванечкой. Потому она иногда была готова изрубить все в куски своей гусарской саблей, а иногда — платила безропотно, лишь бы ехать, ехать и ехать.

Остановиться в Петербурге она предполагала у дяди Николая, младшего брата её отца, сыгравшего немалую роль в подаче того злополучного прошения Александру I. Адрес его она знала. Не знала только, как дядя воспримет её неожиданное появление в столице.

В Петербурге она взяла извозчика до Сенной площади и скоро очутилась около трёхэтажного дома, выкрашенного охрой, с окнами, выходящими на Каменный рынок. Дверь ей открыла старая служанка и пропустила в темноватую прихожую без особых расспросов. Николай Васильевич, услышав голоса, вышел к гостю сам:

— Кого угодно вам видеть, господин офицер?

Надежда, не говоря ни слова, поставила на пол свой саквояж, сняла чёрную шляпу-треуголку и продолжала смотреть на своего родственника.

— Не может быть... — забормотал он. — Не может быть... Надежда? Надя? Ты ли это?

— Я, дядя Николай. — Она поклонилась ему. — Не прогоните?

Николай Дуров кинулся обнимать племянницу. Они по-русски троекратно поцеловались. Лишь служанка Лукерья, стоявшая рядом, никак не могла понять, кто же к ним приехал: господин офицер или какая-то Надя. Тем временем Надежда сняла шинель, расстегнула портупею с саблей, повесила всё это на вешалку, перед зеркалом поправила волосы на висках, одёрнула вицмундир, пальцами пробежала по пуговицам.

— Ну молодец! Ну хват! — восхищался дядя. — Форменный офицер, безо всяких шуток! Где мундир-то тебе шили? В котором ты теперь полку?

— А может, дядя, пойдём в гостиную? Чайку бы с дороги попить...

— Ах да, конечно! Что это я? Ступай, Лукерья, ставь самовар. Накрывай стол для дорогого гостя!

За чаем засиделись они допоздна, обсуждая все события в семье. Помянули несчастную Анастасию Ивановну, которую болезнь так рано свела в могилу. Дядя Николай рассказал племяннице, что Андрей Васильевич был в Петербурге, привёз детей: Ванечку и Евгению, а Василия никуда не взяли. Ваня Чернов помещён в Императорский военно-сиротский дом, Евгения — в женское отделение этого же Дома, оба — на казённый счёт. Деньги за дорогу от Сарапула до Петербурга и обратно тоже Дурову-старшему отдали, и он хвалил без конца милости государя.

— А сам сердится на меня, — сказала Надежда. — Кто бы помог нам, если б не моя встреча с его величеством?

— Да видишь ли, Андрею непонятно, как это женщина может быть в службе и независима ни от кого.

— Всё это может быть, и пусть он привыкает.

— Так напиши ему.

— Писала, а он что сделал? Ещё одно прошение подал военному министру, чтоб вернули меня в Сарапул.

— Откуда знаешь? — Дядя зорко взглянул на неё.

— Да копию мне переслали от государя! Не вы ли дали батюшке такой совет? Писать новую бумагу, авось теперь выгорит дело... Умоляю вас, дядя, бросьте ваши интриги! Не Дурова я сейчас и не Чернова, а офицер, государев человек...

— Стало быть, домой не вернёшься? — нахмурился дядя.

— И думать нечего! Чин есть у меня, должность, жалованье... Всё это бросить? Ради чего?

Николай Васильевич встал из-за стола, чтоб снять нагар со свечей. Ещё тогда, в 1807 году, получив письмо Надежды из Польского конного полка, они с братом решили, что девчонку надо приструнить. Наказать так, чтобы в их роду Дуровых, дворян с XVIII века, женщинам неповадно было такие шутки откалывать. К их изумлению, этот незамысловатый план сорвался. Только сейчас он начал догадываться почему. В их семейное дело вмешался самодержец всероссийский. И как вмешался! На стороне беглой дочери и жены...

— Зачем теперь ты в Петербурге? — спросил он.

— Отпуск у меня из полка. Хочу заказать кое-что из обмундировки и... — Надежда помедлила, — увидеть Ваню.

— Да, можно, — ответил дядя. — Он скучает по тебе...

В дороге, на долгих перегонах, на ночёвках в трактирах, Надежде казалось, что встреча с сыном произойдёт естественно и просто. Она придёт в казённое учреждение, увидит его, одетого в форменный костюмчик, крикнет: «Ваня!» — он со всех ног бросится к ней и...

Что будет потом, она не думала.

Горя нетерпением, поехала утром на набережную реки Фонтанки, к Обухову мосту, где стоял большой и красивый особняк, некогда принадлежавший графу Воронцову. В 1797 году император Павел I приказал выкупить его у графа и поселить в нём мальчиков из учреждённого им Дома военного воспитания, через год уже названного иначе — Императорский военно-сиротским дом.

Это было любимое детище Павла Петровича. Он бывал здесь и даже подарил Дому свой портрет. Благодаря заботам государя заведение пользовалось особой славой, и многие важные лица жертвовали ему немалые суммы. При Александре I солдатское отделение Дома упразднили, осталось только благородное, в коем насчитывалось двести кадет.

Надежда обошла строение, окружённое садом и забором с фигурной решёткой, два раза. Все говорило о достатке и добром попечении. Воистину Дом был не столько сиротским, сколько императорским. Августейший её покровитель определил Ванечку в хорошее место, и она ещё раз мысленно вознесла хвалу его великодушию и щедрости.

Остановившись у ворот, Надежда в своей шинели с пелериной, в шляпе и с тростью в руке смотрела на аллею, ведущую к широким дверям, на пустынный двор и медлила заходить тута. Теперь она понимала, что будет. Ваня её не узнает. Они не виделись два года. Что говорил сыну Андрей Васильевич по поводу её отъезда, ей неизвестно. А последнее, и самое главное, — это мундир. Разве сможет Ваня сказать ей: «Мама! Маменька!» — если увидит перед собой незнакомого офицера?

Наконец двери парадного входа открылись. Служители Дома выпустили на прогулку группу воспитанников лет семи — девяти. В этой группе мог находиться и её сын.