Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

— Всё ясно! — Надежда перебила дядю Николая. — Где он сейчас?

— Неужели ты думаешь, будто я своего двоюродного внука в их холодном лазарете оставлю? — Дуров-младший посмотрел на неё с укоризной. — Здесь Ваня, у меня. Лукерья за ним ухаживает.

— Здесь?! — Она вскочила на ноги.

— Да. — Он кивнул головой. — Хочешь его прямо сейчас видеть или снова переодеваться будешь?

Тайная горечь прозвучала в этих словах, и Надежда в глубине души согласилась с ней. Её мальчик мог погибнуть. Она приехала к нему, услышав таинственный зов через тысячевёрстную даль. Немедленно она должна быть с ним. Нет у неё теперь ни времени, ни сил на притворство в ателье мадам Дамьен. Нет, и всё тут!

— Да, дядя, сейчас! — Зачем-то она пробежала пальцами по пуговицам своего мундира, застёгнутого по-зимнему, лацканом на лацкан, поправила перевязь с лядункой, китиш-витиш.

— А не боишься? — спросил её Николай Васильевич.

— Чего?

— Что испугается и не узнает он тебя.

— Всё в воле Божьей. — Она склонила голову.

— Так звать его или нет?

— Зовите. Ему уже скоро десять лет. На войну собрался. Стало быть, понимает несчастия своего Отечества. Поймёт и меня. Сердце ему подскажет.

— Будь здесь, — сказал ей Дуров-младший. — Я приведу его.

Николай Васильевич удалился. Надежда прошлась по комнате, смиряя волнение. Наконец дверь стукнула. Она услышала голос Ванечки: «Маменька приехали!» Он влетел в гостиную и остановился как вкопанный, глядя на уланского офицера у окна.

— Здравствуй, Иван. Разве ты не узнаешь меня? — сказала она очень спокойно. — Подойди ко мне, сын мой...

Надежда рассчитала верно. Красота офицерского мундира, его высокий престиж, который Ваня уже осознавал, сделали своё дело. Они помогли преодолеть оцепенение мальчика в первые минуты. Он подбежал к ней, окинул восхищенным взглядом эполеты, серебряный крест знака отличия Военного ордена на лацкане, шарф с длинными кистями.

— Здравствуйте, любезная матушка! — Ваня, как обычно, поцеловал ей руку. — Я узнал вас сразу. Но только... Только почему вы в мундире?

— Так повелел государь император. — Она потрогала ладонью лоб мальчика. Он был не очень горячим.

— И «Георгием» тоже он вас наградил? — Ваня увернулся от этого жеста.

— Да. За поход в Пруссию.

— А сейчас вы воевали?

— Конечно. Я приехала к тебе из Главной квартиры нашей армии под Москвой.

— Вы видели фельдмаршала Кутузова? — не поверил ей сын.

— Как тебя.

— Вот здорово! — Ваня даже подпрыгнул на одной ножке. — А верно ли говорят, маменька, будто у него один глаз ненастоящий, а волшебный и он может им видеть все насквозь?..

Покой и тишина воцарились в квартире коллежского советника Николая Васильевича Дурова на Сенной. Служанка Лукерья бегала с тарелками, накрывая на стол. Изредка она опасливо косилась в сторону гостя. Его появление здесь почему-то всегда приводило к её отъезду к родственникам в Новую Ладогу и потере жалованья за месяц или два. Николай Васильевич, открыв погребец, выбирал напитки для сегодняшнего застолья. Иван Чернов, надев мамину уланскую шапку, перевязь с лядункой и шарф, как зачарованный разглядывал себя в зеркало. Надежда, расстегнув мундир и вытянув к огню ноги в парадных панталонах с малиновыми лампасами, задумчиво сидела в кресле у камина.

Что же она сделала сейчас? Опять, поддавшись чувствам, нарушила условия договора с государем и отдала свою великую тайну теперь уже в детские руки. Сумеет ли она, используя влияние на сына, нынче объяснить ему вещи весьма серьёзные: что хвастаться товарищам-кадетам маминой наградой ни в коем случае нельзя и рассказывать о её походах против французов — тоже, что знать об офицерском чине Надежды Андреевны, дочери сарапульского городничего, дозволено лишь нескольким лицам в государстве: царю, военному министру да семейству столбовых дворян Дуровых.

Истинно, государь проник душу мою.

Помыслы мои совершенно беспорочны:

ничто никогда не занимает их, кроме

прекрасной природы и обязанностей

службы. Изредка увлекаюсь я мечтами

о возвращении в дом, о высокой степени,

о блистательной награде, о небесном счастии...

Надежда пробыла в Петербурге более месяца. Сидела с Ваней, три раза съездила в гости к генеральше Засс, побывала в театре, заказала себе новую зимнюю шинель и новую строевую шапку у мастера-австрийца из лейб-гвардии Уланского полка. Но сырой и морозный воздух Северной Пальмиры теперь оказался вреден для неё. Часто болело горло, не давал покоя кашель. При возвращении в Сарапул, на перегоне от Москвы до Казани, Надежда попала в полосу жестоких холодов и ветров и приехала домой совсем простуженной.

Третий день лежала она на постели в испарине, страдая от высокой температуры, удушающего кашля, болей в спине и груди. Контуженая нога снова распухла, рана над коленом ныла. Когда-то Надежда по справедливости считала своё здоровье железным, но, видимо, ратные труды 1812 года подточили его. Для своего нынешнего состояния она искала подходящее определение, и на ум приходили разные слова, вроде «глиняное», «гипсовое», «деревянное» и даже «кисельное». Её тягостные и порой бессвязные мысли прервал стук в дверь. Она сказала: «Войдите!» — и в комнате появился Андрей Васильевич, а за ним ещё один человек — в очках и с маленьким чёрным саквояжем, какие обычно носят домашние врачи. Присмотревшись, Надежда его узнала. Да и как было не узнать. Лекарь Вишневский принимал у неё роды.

— Батюшка, что это значит?! — Она в гневе хотела встать, но новый приступ кашля уложил её в постель.

— А вы не беспокойтесь, ваше благородие. — Лекарь подошёл и мягкими ладонями нажал ей на плечи. — Вы лежите, лежите...

— Зачем вы пришли? — прохрипела она. — Я — здоров!

— Сейчас посмотрим...

Поблескивая стёклами очков, Вишневский не спеша стал доставать из саквояжа и раскладывать на столе медицинские инструменты и склянки с разными снадобьями. Наконец, держа в руке металлический стетоскоп, он сел на её постель с краю.

— Это вы теперь поручик Александров? Сдавайтесь на милость победителя. Будем делать медицинский осмотр.

— Он не нужен! — Надежда накрылась одеялом.

— Через своё упрямство, — сказал ей лекарь, — вы, Надежда Андреевна, вполне сейчас можете отправиться к праотцам. Отчего вы испугались? Ведь я не полковой ваш врач, а домашний.

— Cela ne sert a rien... [89] Это ни к чему не приведёт... ( фр.). — пробормотала она и отвернулась к стене.

В разговор вмешался отец, всё ещё стоявший у двери:

— Оставь свои выходки до другого раза. Болезнь твоя никому не нужна. Ни мне, ни Ване, ни литовским уланам. Я сейчас уйду. Ты будь любезна отвечать на вопросы доктора!