Алексей Югов - За землю русскую. Век XIII

Сперва — топор и тесло, а потом уже — скипетр!..

Ещё Ярослав Всеволодич, отец Невского, сдал на откуп владимирскому купцу-льнянику Акиндину Чернобаю все четыре деревянных моста через Клязьму, которыми въезжали с луговой стороны в город.

Прежде мостовое брали для князя. Брали милостиво. И даже не на каждом мосту стоял мытник. Если возы, что проходили через мост, были тяжёлые, с товаром укладистым, — тогда с каждого возу мостовщик — мытник — взимал мостовое, а также и мыт с товара — не больше одной беличьей мордки, обеушной, с коготками [8] Не больше одной беличьей мордки — В XIII веке на Руси беличьи шкурки служили своего рода мелкими деньгами. .

С лёгкого же возу, с товара пухлого, неукладистого — ну хотя бы с хмелевого, — брали и того меньше: одна мордка беличья от трёх возов.

И уже совсем милостиво — со льготою, что объявлена была ещё от Мономаха, — брали со смордьего возу, с хрестьян, с деревни. Правда, если только ехали они в город не так просто, по своим каким-либо долам, а везли обилье, хлеб на торг, на продажу.

Возле сторожки мытника стоял столб; на нём прибита доска, а на доске исписано всё перечисленье. Хочешь — плати новгородками, хочешь — смоленскими, а хочешь — и немецкими пфеннигами, да хотя бы ты и диргемы достал арабские из кошеля, то всё равно мытник тебе всё перечислит, и скажет, и сдачу вынесет.

А грамотный — тогда посмотри сам: на доске всё увидишь. Ну, неграмотному — тому, конечно, похуже!

А впрочем, пропускали и так. Особенно мужиков: расторгуется в городе, добудет себе кун или там сребреников [9] Куны, серебреники — мелкие денежные единицы. Куна — одна двадцать пятая гривны. Серебреники — русские серебряные монеты, чеканившиеся в конце X — первой половине XI века в Южной Руси. — и́но, дескать, на обратном пути расплатится. Ну, а нет в нём совести — пускай так проедет: князь великий Владимирский от того не обеднеет!

Так рассуждали в старину! А теперь, как придумал Ярослав Всеволодич — не тем будь помянут покойник — отдать мостовое купцу на откуп, — теперь совсем не то стало!.. Да и мостовое ли только?..

Там, глядишь, хмельники общественные князь купцу запродал: народу приходит пора хмель драть, ан нет! — сперва пойди к купцу заплати. Там — бобровые гоны запродал князь купчине. Там — ловлю рыбную. Там — покос. А там — леса бортные, да и со пчёлами вместе... Ну и мало ли их — всяческих было угодий у народа, промыслов вольных?.. Раньше, бывало, если под боярином земля, под князем или под монастырём, то знал ты, смерд, либо тиуна одного княжеского, либо приказчика, а либо ключника монастырского, отца эконома, — ну, ему одному чем бог послал и поклонишься. А теперь не только под князя, не только под боярина залегло всё приволье, а ещё и под купца!.. И народ сильно негодовал на старого князя!..

Отец Невского, Ярослав Всеволодич, прослыл в народе скупым.

— Это хозяин! И ест над горсточкой!.. — насмехаясь над князем, говорили в народе.

Для Александра — в дни первой юности, да и теперь тоже — не было горшей обиды, как где-либо, ненароком, услыхать это несправедливое — он-то понимал это — сужденье про отца своего. Слёзы закипали на сердце.

«Ничего не зачлося бедному родителю моему! — думал скорбно Ярославич. — Ни что добрый страж был для Земли Русской, что немало ратного поту утёр за отечество, да и от татарина, от сатаны, заградил!.. А чем заградил? — подумали бы об этом! Только серебра слитками, да соболями, да чёрно-бурыми, поклоном, данью, тамгою!.. Но князю где ж взять, если не с хлебороба да с промыслов? Ведь не старое время, когда меч сокровищницу полнил! Теперь сколько дозволит татарин, столько и повоюешь!.. А ведь татарин не станет ждать, — ему подай да и подай! Смерды же, земледельцы, дотла разорены: что с них взять! А тем временем и самого князя великого Владимирского ханский даруга [10] Даруга — ханский чиновник, ответственный за сбор податей в покорённых землях. за глотку возьмёт.

Купец же — ежели сдать ему на откуп — он ведь неплательщика и из-под земли выкорчует!..

Кто спорит — тяжело землепашцу, тяжело!.. Ну а князю, родителю моему, — или не тяжело ему было, когда там, в Орде, зельем, отравою поила его ханша Туракына [11] Туракина — жена великого хана Угэдэя. Со дня его смерти (11 декабря 1241 г.) и до восшествия на престол её сына, нового хана Гуюка в 1246 году была фактической правительницей монгольского государства. ? Разве не тяжко ему было, когда, корчась от яда, внутренности свои на землю вывергнул?!

Да разве народу нашему ведомо это? А кто народу — учители? Другого — случись над ним эдакое от поганых — другого давно бы уже и к лику святых причислили!»

И, угрюмо затаивая в душе свой давний упрёк духовенству, Александр сильно негодовал на епископов за то, что в забвении остаётся среди народа, а не святочтимой, как должно, память покойного отца.

Невский убеждён был, что это месть иерархов церковных покойному князю за епископа ростовского. Отец Невского отнял у епископа — тяжбою — неисчислимые богатства неправедные, такие, которых никогда и ни у кого из епископов не было на Русской Земле.

Отнял сёла, деревни, угодья и пажити. И стада конские, и рабов, и рабынь. И книг такое количество, что при дворце сего владыки, словно бы поленницы дров, были до самого верху, до полатей церковных, намётаны. Отнял куны, и серебро, и сосуды златые, и бесценную меховую, пушную рухлядь.

Епископ от того заболел. Затворился в келью и вскоре скончался.

Вот этого — так полагал Александр — и не могли простить князю покойному иерархи.

Александр Ярославич хорошо знал иерархов своих. «Византийцы!» — говаривал он раздражённо наедине с братом.

Александр Ярославич подъезжал к мосту. Это был самый большой из мостов через Клязьму — он вёл к так называемому детинцу, или кремлю.

Именно тут, изредка — в будни, а наичаще — по воскресеньям, словно бы распяливший над рекою свою огромную паутину ненасытимый жирный мизгирь, выстораживающий очередную жертву, — именно тут и сидел под ветлою, возле самой воды, мостовщик Чернобай.

Весь берег возле него утыкан был удилищами... Шустрый, худенький, белобрысый мальчуган, на вид лет восьми, но уже с измождённым лицом, однако не унывающий и сметливый, именем Гринька, день-деньской служил здесь Чернобаю — за кусок калача да за огурец. Босоногий, одетый в рваную, выцветшую рубашку с пояском и жёсткие штаны из синеполосой пестряди, он сновал — подобно тому, как снуёт птичка поползень вдоль древесного ствола, — то вверх, то вниз.

Вот он сидит верхом на поперечном жердяном затворе, заграждающем мост, болтает голыми ногами и греется на солнышке. Время от времени встаёт на жердину и всматривается.