Алексей Югов - За землю русскую. Век XIII

— Голоса́ черни никогда не досягают ушей нашего хана! Он велит ячмень посеять на том месте, где был Новгород!.. Поспеши карою сам, — тогда, быть может, гнев Нерке будет и не столь всепоедающим.

— Останьтесь! — возразил Александр. — Увидите сами, покрыты ли будут от меня милостью мятежники!

Однако послы предпочли уехать. Александр богато одарил их. Ещё более щедрые подарки, с письмом, объяснявшим всё, что произошло, отправил он хану Берке и верховной супруге его Тахтагань-хатуни, его любимым женим и Джидже-хатуни и Кехар-хатуни.

Андрей-дворский вывез ночью послов из города, вместе с жёнами их, под прикрытием дружины.

Рогович, теряя улицу за улицей, стягивал свои последние силы в Гончарский конец. Эти стояли за него крепко! Он всё ещё ждал, что мужики окрестных селений и погоста подымутся и пришлют ему помощь. Он рассылал дружинников своих и клевретов далече от Новгорода, чуть не до Волока и до Торжка. Сулил деревенским неслыханные льготы! «Братья! Помогайте нам на князя и на злодеев!..» Ответ был нерадостный:

— А!., как тесно стало вам, господа новгородцы, тогда и мы у вас людьми стали!.. Нет! Нам с вами — врозь: у нас — сапоги лычные, а у вас — хозовые. Вы — люди городские, вольные, а мы — тягари, земледельцы!..

...И наконец, настал неизбежный день: вождь восстания, израненный, в разодранном полушубке, однако с гордо вскинутой головой, предстал перед князем.

Едва приподняв голову от стола, заваленного свитками xapтий, Невский глянул на главаря мятежников и сказал начальнику стражи:

— Человек владыки: горнчар, иконник!.. На увещанье его — к митрополиту!..

И Роговича увели.

Тем временем прочих, захваченных с оружием в руках, предавали казни немедля. Кто успел явиться с повинной ещё до конца восстания, тех пощадили.

Побросавшие же оружие слишком поздно, те знали, что им нечего и молить о пощаде.

Владыка Кирилл, погруженный якобы в чтение книги, разогнутой перед ним на покатом налойце, долго не подымал глаз на узника, введённого к нему. Владыка сидел сильно внаклон, так что Роговичу видно было лишь круглое, плоское донце митрополичьего белоснежного клобука с белыми открылками по плечам.

Гончару надоело стоять, переминаясь с ноги на ногу, — он звякнул оковами-наручниками и откашлялся.

Митрополит поднял голову и откинулся в кресле. Рогович заметил, что за этот год, как не видал он его, митрополит сильно постарел. Усохли виски. Заострился нос. Чёрную бороду перевила седина. Глубже в глазницы ушли огромные, чёрные, пронизывающие глаза.

— Так, — промолвил наконец владыка. — Владычный мастер!.. Церковный человек!.. Художник, над иконным писанием тру ж дающийся! Нечего сказать, потрудился!.. За добрые, видно, труды в сих узах предстаёшь ныне предо мною!.. О, как стыдно было мне за тебя, моего церковного человека, ныне перед князем!.. А ведь когда-то прославлен был ты, Рогович, прославлен, аки Веселиил Новгородский!..

Гончар взметнул бровью.

— Трудов моих и на Страшном суде не постыжуся! — гордо сказал он. — Вот и сия амфора, что слева пред тобою высится, — моих рук творенье.

Он слегка повёл скованными руками на огромную цветную, с птицами и цветами, фарфоровую вазу, едва ли не в рост человека.

Митрополит покачал головою.

— Разве за это — оковы?.. — укоризненно произнёс он. — И ты не каешься зла своего?

— Нет, не каюсь!

— В гордого бо сердце дьявол сидит!..

— Мне не от чего гордеть! Я — глиномес. Мы — люди тёмные, простецы... Меся глину да обжигая, мудр не станешь...

— Отстань высокоумия своего! Вспомни будущего судилища ужас!..

— Я с тобою, владыко, недостоин разговаривать. Я помолчу. Только то́ скажу, что вы и на этом свете поспеваете, да и на том. А и там то же, что здесь: верхнее небо, да среднее, да нижнее. Уж и темниц там настроили для нашего брата... Не из своих мечтаний я это взял, а чел в книге Еноха праведного!..

Митрополит, услышав это имя из уст гончара, только презрительно усмехнулся:

— Вижу, ты преизлиха насытился ложных басен! Нахватался книг отречённых! Не дьявол ли суемудрия подвигнул тебя восстать на князя, на господина своего?

— А он мне не господин! Господин мне — Великий Новгород!

выражение презрительной скуки появилось на лице митрополита. Он даже слегка и позевнул, призакрыв рот выхоленной рукой.

— Экий афинянин, подумаешь!

Рогович вспыхнул от гнева. И в то же время искра озорства и насмешки сверкнула в его глазах.

— Не Демокрит ли сказал, святый владыка: «Бедность в демократии лучше благоденствия при царях, свобода лучше рабства»? — И Александр-Милонег повторил по-гречески то, что сказал по-русски.

И в тот раз самообладание изменило владыке.

— Так вот ты какой! — произнёс он гневно. — И со стола эллинских лжеучителей подобрал крохи?.. Не станем ли с тобою риторские прения здесь открывать?.. Но где ж мне в этом состязаться с тобою?.. Аз — мних недостойный. Мне подобает токмо от евангелия и апостол святых глаголати. И ты бы в святые книги почаще б заглядывал, христианин был бы, а не крамолою пышущий изувер. Не сказал ли апостол: «Не бо без ума князь меч носит: божий бо слуга есть, отмститоль во гнев злое творящим»?

Старейшина гончаров новгородских угрюмо кивал головою на слова владыки. Хотя и скованы были его руки, но казалось, что для духовной, для мысленной битвы засучает он рукава.

И едва окончил говорить архипастырь, гончар ответил ему:

— А разве это не того же самого апостола речение: «Наша брань — не против крови и плоти, но против начальств, и против князей, против мироправителей тьмы века сего»?

Владыка не сразу доискался должного слова.

— Да ты — аки терние изверженное! — сказал он изумлённо. — До тебя и докоснуться голой ладонью нельзя! Но кривотолкуеши, чадо! — зло усмехнувшись, продолжал он. — «Воздайте убо всем должная: ему же убо урок — урок; а ему же убо дань — дань, ему же страх — страх, и ему же честь — честь!..»

— Вот, вот, — отвечал Рогович. — То-то вы за ханов татарских и в церквах молитесь, и победы им просите у господа!.. Обесстыдели совсем!.. Раньше цесарь у вас один только грецкий царь был, зане́ — православия, говорили, хранитель, а ныне уже и татарина цезарем именуете!.. Нет! — выкрикнул Рогович, потрясая кулаками в цепях. — Церковь — вы, да только не Христова!.. Разве так подобает инокам жить Христовым, как ты живёшь?.. Вам, монахам, вам, иерархам церковным, подобает питаться от своих праведных трудов и своею прямою потною силою, а не хрестьянскими слезами!.. Во вретищах и власяницах подобает ходить, а не в этом шёлку, что на тебе!..

Глаза гончара налились кровью. Он дышал тяжело. Гневен был и владыка! Несколько раз он хватался рукою за цепочку, на которой висела на его груди панагия. Дождавшись, когда Милонег замолчал, он, зло прищурившись, сказал: