Александр Широкорад - Несостоявшийся император. Александр Михайлович

Однако благодаря строгому воспитанию, полученному мной, я продолжал и после своего совершеннолетия вести прежний скромный образ жизни. Я ещё не знал женщин, не любил азартных игр и очень мало пил. Единственно, кто получил выгоду от моих новоприобретённых богатств, — это книготорговцы. Ещё в 1882 г. я начал коллекционировать книги, имевшие отношение к истории флота, и это моё пристрастие сделалось известным как в России, так и за границей. Крупнейшие книжные магазины С.-Петербурга, Москвы, Парижа, Лондона, Нью-Йорка и Бостона считали своим долгом помогать мне тратить мои деньги, и тяжёлые пакеты приходили ежедневно на моё имя со всех концов мира. Отец поражался, когда входил в мои комнаты, которые были переполнены тяжёлыми кожаными фолиантами от пола до потолка, но не делал никаких замечаний. Его переезд с Кавказа (наместничество на Кавказе было с 1882 г. упразднено) в С.-Петербург на пост председателя Государственного Совета заставил его примириться с моей службой во флоте:

— Разве ты прочтёшь все эти книги, Сандро? — спокойно, но недоверчиво спросил он как-то.

— Не все. Я просто хочу собрать библиотеку, посвящённую военному флоту. Такой библиотеки в России ещё не имеется, и даже морской министр, когда ему нужна какая-нибудь справка по морским вопросам, должен выписывать соответствующую литературу из Англии.

Отец остался очень доволен и обещал сделать всё, что было в его силах, чтобы пополнить мою коллекцию. В последующие годы он убедился, как она умножилась в сотни раз. Накануне революции эта библиотека состояла из 20 000 томов и считалась самой полной библиотекой по морским вопросам в мире. Советское правительство превратило мой дворец в клуб коммунистической молодёжи, в котором из-за неисправности дымохода возник пожар. Огонь уничтожил все мои книги до последней. Это совершенно невосполнимая потеря, так как в моей библиотеке имелись книги, полученные мною с большим трудом от немецких и английских агентов после долгих и упорных поисков, и восстановить эти уники не представляется возможным».

Тут наш герой, мягко выражаясь, сгущает краски. При советской власти все издания, представлявшие хоть какой-то интерес для военных, изымались из частных коллекций и отправлялись в библиотеки военных организаций. Я сам в Военном отделе Библиотеки им. В.И. Ленина читал «Морскую справочную книжку за 1864 год» («Справочник по русскому флоту») со штампом «Библиотека Троице-Сергиевого монастыря». Понятно, что такие книги равно не были нужны ни монахам, ни комсомольцам, и их направляли в соответствующие учреждения.

Но вернёмся к рассказу Александра Михайловича о службе в Гвардейском экипаже: «Эта часть занимала среди петербургского гарнизона неопределённое положение. Армия смотрела на нас, как на чужих. Флот называл нас сухопутными увальнями. В наши обязанности входило нести летом службу на императорских яхтах, а зимой занимать караулы во дворцах и казённых зданиях наряду с частями петербургской гвардии. Назначенный командиром первого взвода роты его величества, я проходил с моими матросами строевые занятия, занимался с ними грамотой и арифметикой, уставами и держал с ними караулы.

Раз в неделю мы должны были нести караульную службу круглые сутки, что не любили ни офицеры, ни матросы. Командир Гвардейского экипажа, адмирал старой николаевской школы, имел обыкновение неожиданно проверять нас по ночам, и это заставляло меня ходить по четыре часа подряд по глубокому снегу, обходя часовых и наблюдая, чтобы эти рослые молодые парни, страдавшие от холода, не задремали на часах. Чтобы самому не поддаться искушению и не заснуть, я любил в эти ночи подводить итоги тому, что я называл своим “умственным балансом”. Я составлял активы и пассивы, группируя мои многочисленные недостатки под рубрикой “долги без покрытия, которые необходимо ликвидировать при первой же возможности”.

Стараясь быть честным с самим собой, я пришёл к заключению, что мой духовный актив был отягощён странным избытком ненависти. Ненависти к личностям и даже к целым нациям. Я старался освободиться от первой: моя вражда против отдельных личностей заключалась, главным образом, в ненависти к моим наставникам, педагогам и опекунам. А вот ненависти второго тина я долго преодолеть не мог. Не моя вина была, что я ненавидел евреев, поляков, шведов, немцев, англичан и французов. Я винил в этом православную церковь и доктрину официального патриотизма, которая вбивалась мне в голову в течение двенадцати лет учения, винил за мою неспособность относиться дружелюбно ко всем этим национальностям, не причинившим мне лично никакого зла.

До того как войти в общение с официальной церковью, слово “еврей” вызывало в моём сознании образ старого улыбающегося человека, который приносил к нам во дворец в Тифлисе кур, уток и всякую живность. Я испытывал искреннюю симпатию к этому человеку с добрым морщинистым лицом и не мог допустить мысли, что его праотец был Иуда. Но мой законоучитель ежедневно рассказывал мне о страданиях Христа. Он портил моё детское воображение, и ему удалось добиться того, что я видел в каждом еврее убийцу и мучителя. Мои робкие попытки ссылаться на Нагорную проповедь с нетерпением отвергались. “Да, Христос заповедовал нам любить наших врагов, — говаривал о. Георгий Титов, — но это не должно менять наши взгляды в отношении евреев”. Бедный о. Титов! Он неумело старался подражать князьям церкви, которые в течение восемнадцати веков проповедовали антисемитизм с высоты церковных кафедр. Католики, англикане, методисты, баптисты и другие вероисповедания одинаково способствовали насаждению религиозной нетерпимости, и равным образом антисемитское законодательство России черпало главные свои основы в умонастроении высших иерархов православной церкви. В действительности евреи начали страдать от преследований в России с момента прихода к власти людей, слепое повиновение которых велениям церкви оказалось сильнее понимания ими духа великой империи.

“Русский царь не может делить своих подданных на евреев и неевреев, — писал Николай I на всеподданнейшем докладе русских иерархов, которые высказывались в пользу ограничений евреев в правах. — Он печётся о благе своих верноподданных и наказывает предателей. Всякий другой критерий для него неприемлем”.

К несчастью для России, способность моего деда “мыслить по-царски” не была унаследована его преемниками, и наступление моего совершеннолетия совпало с введением опасных и жестоких мер, принятых под влиянием членов Святейшего Синода. Между тем, если сравнить ограничения нрав евреев, существовавшие в прежней России, с теперешним колоссальным ростом антисемитизма в Соединённых Штатах, то это сравнение окажется далеко не в пользу якобы терпимых американцев. Приведу лишь один пример. Владелец доходного дома в Петербурге никогда не посмел бы вывесить объявление, что его дом “на 100% населён только христианами”.