Алексей Шишов - Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич

Мы всё же идём и идём молча и только силимся что-то разглядеть впереди. Тяжёлые минуты. Идёшь и молчишь. Кто захочет пошутить, чтобы подбодрить других, скажет слово, никто не смеётся, выходит ещё хуже!

Но скоро не до острот было. Заговорили гранаты.

Солнце уже стало жечь сквозь туман. День просветлел, и мы тогда увидели себя в чудесном положении: справа и слева забелели дымки; пошли в нас жарить гранатами, а прошли ещё немного — пули прямо так в лицо начали выбивать людей.

Только и стало слышно: «Вперёд, вперёд!» — а затем: «Носилки, подберите!» — и так далее.

Тут я заметил, что солдатики стали бодрее.

Нервы подтянулись: как упадёт кто, сейчас кто-нибудь пустит словцо для шутки, и раздаётся хохот нескольких людей. Но хохот опять-таки скверный. Таков солдатик наш. Высоко поднимается он нравственно в такие минуты, вдохновляемый каким-то наитием своего долга, самому весело умирать, да других подбадривает к смерти в минуту неизбежной опасности.

Пишу об этом потому, что я это подумал, пока мы шли, я чуть не разревелся, так был растронут.

А мы всё идём и идём: часы за часами идут тоже; где наша артиллерия, где наша кавалерия — не знаем уже давно; идём, не стреляя, а люди валятся уже кучками...

А мы то бегом, то залегая за пригорками и отдыхая по четверти или полчаса, всё подвигаемся.

Впереди цель наша: редут, редут большой; оказалось потом, что это был Гривицкий редут.

Подошли мы к нему уже к вечеру. Но как подошли? Никто не поверит, что это была за картина; да и сам теперь, когда припоминаешь, не веришь — до того это было сверхъестественно ужасно.

Стреляли в нас не залпами и не перестрелкою: это не был тот звук, к которому мы привыкли уже в эти несколько часов, с короткими промежутками или моментами утихания, как-то: та-та-та-та-та... mama... потом опять: та-та-та-та; нет, это было несмолкаемое ни на секунду, ни на миг засыпание нас градом пуль от непрерывно действующих митральез.

Падали грудами; без преувеличения, в два с половиною-три аршина вышины были кучки раненых и убитых, ужасно было то, что всегда раненые находились под мёртвыми; приходилось их вытаскивать, а тут кто примется вытаскивать, едва начинает работать, падает и валится на кучку...

Несмотря на то, солдаты и офицеры творили какие-то страшные просто чудеса: прилягут, потом опять: вперёд, ура, бегут, чтобы брать редут; но пробегут шагов десять, и стой: кучки мёртвых и раненых под ногами мешают бежать; опять залегли.

Так поверишь ли, добежали мы до пригорка в шагах не более ста от редута. Г(оловин ) с нами всё время был впереди, и как его не зацепила пуля, это тайна Божия. Ну уж и полюбили же его за то славные солдатики...

Сели мы за пригорком, с своими ранеными и убитыми. Трескотня идёт беспрерывно. У нас же стон стоит вперемешку с хохотом. Да, вообрази — с хохотом; мы хохотали: почему, сами не знали, но и теперь холод по спине так и морозит, когда вспоминаешь про этот хохот. Тут человек умирает, закричит, застонет, а мы хохочем... скверный смех...

Офицеры и солдатики решили, что назад уж не идти, всё равно убьют, а потому позднее надо идти и взять во что бы то ни стало редут. Но начальник, само собою разумеется, допустить этого безумия не мог. День кончается, а что делается кругом — неизвестно. Подкрепления не идут. Надо идти узнавать приказания. Мы с Г(оловиным) идём назад, а колонну оставили в этом месте, чтобы далее не давать бить людей при отступлении. Идём, идём... Ищем корпусного! Темно. Одинокие личности бродят по разным направлениям. Вот казак летит... Вот драгун...

— Где корпусной?

— Не могу знать!

— Где артиллерия?

— А кто её знает, что-то не видать...

Наконец нашли корпусного.

Он уезжает, дав приказание отступить на прежние позиции, собрав людей и подобравши раненых. Конец, значит.

Одному из генералов даётся это приказание сбирать войска, подобрать раненых и вести войска назад...

Солдаты и раненые тащатся, ползут, идут...

К утру подобрали раненых и собрали, как могли, войска по частям.

Генерал, заменявший корпусного, не без основания сообразил, что если турки вздумают преследовать, то тогда плохо будет без артиллерии.

Посылают за артиллерией. Её нет.

— Где она?

— Говорят, вёрст за сорок угнали.

Вместо артиллерии пригнали Воронежский полк.

Но турки не преследовали. Мы выступили 19-го утром. Бог нас порадовал. Полил крупный, сильный тёплый дождь, и длился он с час. Мы шли с открытыми ртами и с откинутыми назад головами.

Дождь утолял нашу жажду и подкреплял нас.

А у князя Шаховского, пока мы шли назад на свои позиции, слышна была сильная перестрелка...

Больше что тебе сказать?

Много наших героев легло. Вечная им память.

Такого дня не забудешь.

Но не думай, чтобы мы упали духом, Боже сохрани! Если таково было наше поражение, то какова будет наша победа, думаем мы, и с надеждою на нашего богатыря солдата глядим светло вперёд».

Подпись под письмом оказалось для исследователей совершенно неразборчивой. И потому не удалось для истории установить светлое имя офицера, участвовавшего во втором штурме Плевенской крепости.

Письмо этого офицера «дышит» эмоциями человека, побывавшего в бесплодном, кровавом бою. Человека, не видевшего и не владевшего ситуацией больше, чем движение одной колонны силой в пехотный полк на Гривицкий редут. Это касается, в частности, и оценок действий корпусного командира, к которому, к слову сказать, у главнокомандующего Николая Николаевича-Старшего за неудачу «второй Плевны» больших претензий не оказалось.

К концу «второй Плевны» на Вельяминова «свалилась» непростая задача вывести из неудачного боя свою пехоту, расстроенную многочисленными атаками, и отвести её на исходные позиции. Только к 11 часам утра следующего дня генералу удалось «личными усилиями вытащить из рва редута остатки Архангелогородского полка».

Одной из причин неудач и больших потерь штурмовых колонн генерал-лейтенанта Вельяминова стало то, что они попали под сильный фланговый, умело организованный обстрел вражеской артиллерии. В «Записке о действии 2-й батареи 31-й артиллерийской бригады» на сей счёт говорилось следующее:

«Когда войска вошли в среду артиллерийского огня противника и турки сделали несколько выстрелов, выяснилось, что направление боевой линии было неправильно и турки обстреливают нас во фланг. Тогда велено было подать левое плечо несколько вперёд, а правое назад, а батареям, заняв позицию, открыть огонь по артиллерии противника, помещавшейся в земляном укреплении довольно сильной профили, но открытом или закрытом — с этого расстояния судить было нельзя...»