Нина Молева - Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

Думала: не откажет. Не отказала. На всякий случай камер-фрау царицыной немало денег отсчитала. Чтоб походатайствовала. Чтоб в добрую минуту царице напомнила.

Удачно вышло. Матушка не простила — что ж теперь делать. Не с ней было заботами своими делиться, что решила Ивана Ильича в полюбовники взять, что о детях тоже позаботиться заранее предполагала.

Так Прасковья Фёдоровна против дочки младшей разошлась, что на смертном одре их с Катериной благословения родительского лишила. Уж на что Анну всю жизнь терпеть не могла, а тут им назло ей одной благословение материнское досталось.

Екатерина-то уж давно как из Мекленбурга вернулась, с князем Борисом Туркестанским сожительствовать стала. Не больно и крылась. Что ей, мужняя жена, герцогиня иноземная. А деньги всё равно нужны. Доказала ей: надобно у матушки свои доли выделить. Хватит Юшкову свою родню за их счёт кормить. Сами могут хозяйством заняться. Екатерина и спорить не стала. Обрадовалась.

Матушка государыня ни в какую: оказалось, чуть не всё по ветру с Юшковым пустила. Спасибо, спохватились. А уж сколько у царицы осталось, её печаль. В случае чего государь невестке поможет.

Видеть их с Катериной больше не хотела. Анну к себе требовала. Того в толк взять не могла покойница, что Анне Иоанновне с Петром Михайловичем Бестужевым-Рюминым расставаться никак нельзя. Прилепилась к нему душой и телом. Немолод, что говорить, а всё из себя видный. Сам государь Пётр Алексеевич доверенного своего боярина к герцогине Курляндской приставил — живи не хочу.

Знала, государь дядюшка за царицу Прасковью Фёдоровну заступаться не станет. Ему же дешевле, коли племянненки на свои хлеба отойдут. Матушка жаловаться попробовала, он только удивился: разве не их доли?

Чем ближе роды подступали, тем больше о каждой мелочи думалось. Верила, не станет государь дяденька с Иваном Ильичом ссориться. Нужен он ему, ещё как нужен. Не то что семья родовитая — такого не скажешь. Есть и знатнее. Куда знатнее. Зато в военном деле себя выказал. По придворному чину стольником начинал. В лейб-гвардии Семёновском полку служил. А подошла война со шведами, государь сам его заметил — больно горяч да отважен. Ранили — опять в строй вернулся.

Одно за одним пошло: тут тебе и капитан, тут тебе и гвардии майор. При Полтаве как отличился. О Лесной государь не один раз сам рассказывал. Хвалил: таких, мол, солдат в моей армии поискать.

В 1720-м бригадиром стал. Когда голштинцы прибыли в Петербург, генерал-майором. Тогда всё и началось. Глаз отвести от него не могла. Да и он как взглядом впился, так потом и искал на каждом куртаге. Первый заговорил, не оробел.

Государь его в персидский поход взял. Передовым отрядом при взятии Дербента командовать поставил. И снова не сплоховал.

Писем не писали. Знала, чем письма кончиться могут. На словах одних. Сестрица Катерина знала. Знай себе посмеивалась. Стерегись, мол, Прасковьюшка, лишних глаз да ушей, а скрытый грех, известно, наполовину прощён.

Да и греха ещё не было. Это уж после матушкиной кончины. А для себя сразу разочла: на всё пойду. Ни перед чем не постою. Тогда и имуществом занялась. Ваня бунтовал: без него обойдёмся, моего родового имения на всё хватит.

Храбр, храбр, а прост. Того в голову не взял, что царевнино имущество — царское. Значит, от царской семьи. От царского владения. Он-то хоть и генерал-майор, а всё подданный, а она — венчанного на царство государя родная дочь.

Иван Ильич отмахивался: не больно-то царевне-правительнице Софье Алексеевне кровь царская помогла. На всё государева воля.

Не помогла. Верно. Да только там о престоле дело пошло. О власти. Тут уж ни родства, ни обязательств не бывает и быть не может. Вспомнить, что государь дяденька с Алёшкой сделал, страх так и облетает. С собственным сыном-то!

А нам с Иваном Ильичом ни престола, ни власти не нужно. Нам бы свою жизнь по-людски прожить.

Схватки начались. Кормилица все ящики да дверцы во дворце пооткрывала — обычай такой. Свечи зажгла. Пока суд да дело, спросила: а ежели до государя дойдёт, отвечать как?

Дойдёт. Как не дойти. Сестрица Катерина приехала. Сказала, до конца останется. На всякий случай. Сама поговорит с государем, а каждого посланного взашей выставит. Ивану Ильичу распорядилась прочь уехать. От греха подальше. Челяди со двора выходить настрого запретила. Ворота да двери наружные на запор. Тоже от греха. Вон, говорит, крепость у нас с тобой, сестрица, какая. Любой штурм выдержит.

Иван Ильич своего человека у чёрного крыльца оставил, чтобы в случае чего весть ему подать. Сказал, спать ложиться не будет.

Варвара Михайловна, Александра Даниловича золовка, его лекаря в последнюю минуту подослала: пусть подежурит. Заботливая. Об Александре Даниловиче. Так всю жизнь надышаться на него горбунья не может. Умница. Посчастливилось ему.

Сам светлейший обещал в случае чего словечко перед государем замолвить. Только никому его словечко нужно не будет. Вышел светлейший из случая. Нынче ему Иван Ильич, а не он Ивану Ильичу нужен. Государь за его грешки крепко взялся. Не иначе кто наговорил. У кого грешков-то нету. Кто Богу не грешен, царю не виноват. Всё случай да обстоятельства.

Сам примчался. Государь примчался. Ехать от его дворца всего ничего, а кони в мыле. Храпят.

Из кареты на крыльцо — все двери перед ним настежь. «Где? Где именинница-то ваша?» Челядь врассыпную. Одна Катерина Иоанновна выступила: «В опочивальню, государь дядюшка, пожалуйте».

Шубы не скинул. Ботфортов не отряхнул. У постели остановился:

— Докладывай, племянненка, докладывай, роженица, какого сраму на двор царский приволокла.

Откуда силы взялись: на подушках приподнялась. Гневом зашлась:

— Откуда же сраму, государь?

— Приваляла дитё, приваляла!

— Приваляла бы, кабы не от законного родителя.

— Законного? Что несёшь, Прасковья?

— А то, что от супруга венчанного, церковью благословлённого.

— Венчанного? Где нашла? Кто посмел?

Катерина Иоанновна из угла выступила:

— Сам, государь дядюшка, хвалить его изволишь, сам что ни день с ним совещаешься.

— Кто, спрашиваю?!

— Кто, государь дядюшка, тебе «Воинский регламент» сочинял, кто тебе города в Персидском походе брал?

— Мамонов, что ли?!

— Генерал-майор Дмитриев-Мамонов Иван Ильич.

— Полюбовник твой, царевна, значит.

— Сказала, государь, супруг законный.

— Венчались где? Какой это поп такой отчаянный? Я с ним разберусь. Я ему мозги вправлю!

— В Москве венчались. В Старых Палачах. У отца Иродиона.

— Моего персонных дел мастера брата? Ивана Никитина брата?

— У него.

— Почему в Старых Палачах? В чужом приходе? Крыться решили?

— Зачем же, государь, отец Иродион в Измайлове больше не служит. Как мы с маменькой в Петербург перебрались, отпускную взял, в приход перешёл у Тверских ворот. И оглашение было.