Исай Калашников - Разрыв-трава

Правда, мужики то ли смехом, то ли всерьез поговаривали, что голова у Грихи стала болеть после того, как Никита посулился ему поставить четверть водки, если он уступит ему свое место.

Лучка не стал противиться желанию парня. Однако все приглядывал за ним: не натворил бы чего, охальник, потом греха не оберешься. Но Никита работал на совесть. Тракторист даже обещал попросить начальство, чтобы его направили на курсы.

Прошло две недели. За это время Лучка засеял всего-навсего гектар-полтора. Для того, чтобы, если нагрянет начальство, было чем оправдаться. А сводки в контору слал каждый день засеяно столько-то гектаров. Раза два приезжали Белозеров и Рымарев, но они ничего не заметили. Им, конечно, и в голову не приходило, что Лучка вздумает их дурачить.

Он считал, что все удалось, как вдруг примчался на взмыленном жеребце Белозеров, вылупив глазищи, заорал:

— Саботажник! Где засеянная пашня?!

Лучка понял, что Белозерову кто-то стукнул. Оправдываться было бесполезно, выкручиваться тоже. Стоял перед ним, кусая соломинку, смотрел на черный бархат пашни, разостланной по косогору, с обидой думал о неизвестном доносчике: «Эх, дурачина ты, дурачина, выслужился…»

Белозеров в бешенстве рвал поводья, и жеребец, бросая изо рта хлопья пены, крутился перед Лучкой.

— На весь район опозорил! Сорвал кампанию!

— Не кричи… Слазь с коня, расскажу, почему так сделал.

— Не желаю слушать! Как ты был кулацким выкормышем, так и остался. А я тебе поверил. На умные твои разговоры про землю клюнул. Собирай свои шмутки и уматывай с полевого стана. Сейчас же! Под суд отдадим!

Лучка зашел в зимовье, забросил в мешок чашку с ложкой, затянул потуже подвязки на ичигах и вышел на дорогу. Шагал неторопливо, оглядывался. Все казалось, что Белозеров уймет свое задурейство, догонит и потребует, чтобы он рассказал, для чего пошел на обман. Не дурак же он, Стишка, должен понять.

Но отдалялось зимовье, вспаханный косогор, не слышно стало скороговорки трактора. Нет, никто не станет его догонять…

Полуденное солнце слепило светом, озорной вихрь закрутил в воронку легкую дорожную пыль, прошелестел в стебельках прошлогодней полыни и растворился в прозрачной теплыни вешнего дня, жаворонки высоко над головой сыпали просо переливчатых звуков… Все вокруг было таким радостным, что Лучке на минуту показалась смешной и нелепой угроза Белозерова отдать его под суд, но постепенно он осознал всю нешуточность происходящего. Вот если бы померкло за черными тучами солнце и ласковая весна на день-два обернулась злобным предзимьем, тогда бы все поняли, чего он опасался. А если будет так же тепло, никто не поверит его оправданиям.

Без всякого дела Лучка просидел дома больше недели. В субботу пришел посыльный из сельсовета, передал повестку явиться вечером на общее колхозное собрание.

Народу собралось немного. Какое в субботу собрание? Мужики в бане парятся. До того нажгут себя березовыми вениками, что едва до постели доберутся. Легче медведя выжить из берлоги, чем поднять мужика из постели, когда он напарился в бане.

Белозеров попросил Лучку сесть в переднем ряду. За столом, кроме него и Рымарева, сидел Петров. Он наклонился к уху Белозерова, что-то шепнул, и тот утвердительно кивнул головой. Секретарь райкома перевел взгляд на Лучку, нахмурился.

— Начинайте, Стефан Иванович…

— Товарищи колхозники! — Белозеров произнес эти слова высоким голосом, но тут же перешел на обычный разговорный тон. — Вы, мужики, не коситесь сильно, что отдыхать не даем. Дело у нас такое, что откладывать никак невозможно. А что это за дело, товарищ Петров скажет.

Петров вышел из-за стола. На нем был черный, полувоенного покроя костюм, застегнутый на все пуговицы.

— Товарищи, то, что произошло здесь, мы не имеем права оставить без немедленного ответа. Мы строим новый мир. Мы опрокидываем все старые понятия и представления, невозможное делаем возможным, немыслимое осуществимым. Сверхранний сев одно из таких мероприятий. На ваш колхоз были возложены особые надежды в деле внедрения этого революционного метода в хлеборобстве. Но нашлись люди, вернее, нашелся человек, взявший на себя смелость единолично отменить начинание. Его поступок я, товарищи, расцениваю как вражескую вылазку…

Лучка поймал взгляд секретаря райкома неужели веришь в то, что говоришь? Взгляд Петрова как лед в ноябре. Верит… Оглянулся. Среди мужиков нет Максима, нет Абросима Николаевича, Игната. Нет никого, кто бы мог громко, во весь голос сказать, что секретарь заблуждается.

— Вопрос стоит так: или мы позволим вражеским силам исподтишка наносить нам удары, или решительно, с революционной беспощадностью будем пресекать любые их вылазки. Кое-кто, возможно, надеется, что мы окажемся добренькими… Нет, товарищи, не будет у нас снисхождения к врагам нового общества! Предлагаю: первое исключить Богомазова из колхоза, второе передать его дело в прокуратуру.

Петров сел.

— Другие предложения будут? — спросил Белозеров. — Давайте голосовать.

Лучка опустил глаза.

— Единогласно! — Как обухом по голове, ударил Белозеров. — Гражданин Богомазов, прошу очистить помещение.

В горле, во рту у Лучки вдруг все пересохло, нестерпимо захотелось пить. Он шагнул к столу, налил из графина воды в граненый стакан, жадно, двумя глотками выпил.

— Спасибо, Стиха. И тебе, секретарь, спасибо. Лучка вытер губы рукавом, повернулся. — Вам, люди, тоже спасибо. Отблагодарили… Эх, вы!

Когда Лучка выходил, мужики избегали его взгляда. В мертвой тишине с пронзительным вызовом скрипели половицы под ногами.

На улице синели сумерки. Запах сырости и прели принес теплый ветер из леса. За огородами, там, где лежит бесплодная плешина пустыря, тренькала балалайка и хрипловатым баском, явно дурачась, какой-то парень пел:

— Паря, чо, да паря, чо? Паря, сердишься на чо? Ты на тех, кто задается, паря, плюнь через плечо!

«Ты на тех, кто задается, паря, плюнь через плечо…» повторил Лучка, вздохнул. Плюнь-то плюнь, только не шибко плюнешь против ветра.

Он долго кружил по глухим проулкам. Домой пришел поздно. Еленка встретила его слезами. Она уже знала, что исключили из колхоза и собираются судить.

— Не вой, без тебя тошно!

Утром к нему пришли Белозеров, Ерема Кузнецов и еще два нездешних, не тайшихинских мужика.

— Значит, так… — сказал Белозеров. — Меж твоим двором и двором Прохора Семеныча пустое место имеется.

Не зная, к чему клонит Белозеров, Лучка промолчал. Пустошь за двором была обширная, никто на ней не селился, потому что земля никуда не годная, сплошной дресвяник. Даже в мочливые годы трава не покрывала всю землю, кустилась там-сям, а в засуху пустошь была и вовсе голой, как речная отмель.