Анри Кок - Последние из Валуа

– Весьма. Однако…

– Однако?

– Должен признать, мне не хочется так скоро оставлять этого отважного парня! Вы только подумайте, Луиджи: он приехал из Ла Мюра! Не знаю, но мне почему-то кажется, что он мог бы многое еще рассказать мне о родных краях! Мне кажется, что вместе с ним ко мне явилось нечто такое, что сможет оживить мою душу… Еще только слово, Тартаро, всего лишь одно, и я призову себя к терпению… Замок… Они ведь сожгли его? Сожгли и разрушили, мерзавцы!.. Но, что бы от него ни осталось, не думаешь ли ты, что когда я отомщу всем этим негодяям, то смогу найти там какие-нибудь приятные воспоминания?

Тартаро почувствовал, как к глазам подступают слезы. Тронутый умоляющим тоном графа, тоном, в котором ощущалось некое предчувствие правды, он едва не ответил: «Надейтесь!»

Но это одно слово требовало объяснений. Объяснений, дать которые он не мог, иначе не сдержал бы данного мадемуазель Бланш слова хранить тайну об ее чудесном воскрешении.

Отведя глаза в сторону, он сказал изменившимся голосом:

– Увы, господин граф, я много раз бродил по руинам замка…

– И?

– И могу вас уверить, что вы не найдете там ничего, кроме золы и пыли.

Филипп де Гастин резко распрямился; в глазах у него стоял ужас.

– Вы слышали, что сказал этот парень, Луиджи. Теперь мне не остается ничего другого, как безжалостно уничтожить всю семью дез Адре. Вы знаете, еще пару дней назад я сомневался, стоит ли убивать их всех, боялся, что наряду с виновным пострадают и невинные. Что ж, теперь у меня не осталось ни сомнений, ни страха. Барон дез Адре не оставил мне даже костей моей ненаглядной Бланш, костей, которые я бы мог захоронить… Я не оставлю ему ни единого сына, ни единой дочери!.. Горе за горе! Отчаяние за отчаяние! Вовремя же ты явился, Тартаро… Убийства и разбой ты уже видел – вскоре ты станешь свидетелем моего возмездия!

Уже неделю граф Лоренцано не покидал своей комнаты. Следуя указанию королевы-матери, за ним ухаживал мэтр Шаплен. Трудное лечение! Более чем трудное – невозможное! Врач весьма квалифицированный, мэтр Шаплен по-прежнему ничего не мог понять в болезни флорентийского дворянина, который, стало быть, вот уже который день дышал на ладан, как говорят в народе. У Лоренцано ничего не болело, и тем не менее состояние ухудшалось с каждым часом.

Если что-то и могло утешить графа в его несчастье, то это были знаки симпатии, которые выказывали ему многочисленные друзья-вельможи и особенно его шурин. Каждый день Луиджи Альбрицци являлся навестить его и разлиться в яростных упреках в адрес всех докторов в общем и доктора Зигомалы, в частности. Зигомалы, которому была известна его болезнь и который не мог ее вылечить, как и врачи французские.

Одна лишь Тофана пренебрегала Лоренцано, даже в пятницу не нанеся ему обычного визита. Он писал ей, но она не ответила. В следующую пятницу, утром, она однако же появилась в особняке на улице Святого Фомы. Гостью сразу же провели к графу, при виде которого она не смогла сдержать возгласа жалобного удивления.

И удивиться было чему. За две недели болезнь Лоренцано развилась настолько, что его впору было оплакивать: несчастный совершенно облысел, потерял все зубы, и лицо его приобрело землистый оттенок. Вытянувшись в кресле, у окна, он выглядел – позволим себе использовать еще одно просторечное выражение из наиболее выразительных – как восставший из могилы мертвец .

– Да, – произнес он глухим голосом, отвечая на восклицание Тофаны, – вот во что я превратился, моя дорогая.

И он добавил горьким тоном:

– Впрочем, вам-то не все ли равно, раз уж вы меня оставили…

Тофана присела рядом и, не отвечая на этот упрек, смерила графа внимательным взглядом.

– Странная болезнь! – сказала она. – Что говорят врачи?

– Врачи говорят, что ничего в ней не понимают.

– А я вам говорю, – резко заявила Тофана, – вас отравили.

– Отравили! – повторил граф и, уже будучи бледным, умудрился побледнеть еще больше. – Отравили! Но кто? Почему?

– Почем мне знать? – сказала Елена. – Очевидно одно, Лоренцано: на вас обрушился злой рок… как и на меня пару недель назад.

– На вас тоже!

– Разумеется, иначе я б давно уже вас навестила. Пока мы с вами не виделись, королева-мать прибегла к моей помощи для того, чтобы от кое-кого избавиться – от какой-то женщины, как мне кажется, которую она ненавидит.

– И что?

– А то, что я дважды потерпела неудачу. Дважды мои яды оказались бессильными.

– О! Но объясните мне…

– Как я должна объяснить вам то, чему сама не могу найти объяснения? Дважды за двенадцать дней я давала королеве-матери отравленные свечи, которые она помещала – и они сгорали, в этом она уверена! – в спальню той персоны, которой желала смерти, и дважды эта персона выходила целой и невредимой из этого испытания, дважды на нее не подействовали убийственные испарения!

– Значит, госпожа Екатерина…

– Весьма на меня сердита, как несложно понять. В иных обстоятельствах мне бы не было никакого дела до ее гнева; я бы вернулась в Италию, и дело с концом, но она догадалась, что Паоло и Марио – мои сыновья.

– Так она догадалась…

– Да. Ох, Лоренцано, и дернул же меня черт попросить вас определить моих сыновей ко французскому двору. Теперь я с ними в еще большей разлуке, чем когда-либо, и больше, чем когда-либо беспокоюсь за их будущее.

– Но по какому поводу это беспокойство?

– Королева-мать недовольна моей работой, моими знаниями – что сегодня она может и отрицать, – но, кто знает, если мне вдруг и в третий раз не удастся ей угодить, не примется ли она за моих сыновей, чтобы наказать меня?

– Вы напрасно тревожитесь. Во-первых, Марио и Паоло принадлежат королеве Елизавете, а не королеве-матери. А во-вторых, какой вред может причинить госпожа Екатерина этим деткам?

– Не знаю. Одно несомненно: вот уже двенадцать дней, как я не живу больше; двенадцать дней я сижу в своей комнате, с утра до вечера погруженная в мрачные мысли, которые не разогнало даже зрелище вашего ужасного вида. Лоренцано! Лоренцано! Ко многому из того, что с нами случилось, возможно, даже ко всему, причастны те люди в масках, что остановили меня полтора месяца назад при выезде из Ла Мюра. Лоренцано, Лоренцано, наши враги следят за нами, обступают нас. Вот почему сегодня загадочная болезнь настигла вас, завтра, вероятно, придет мой черед! Ах, знаете, я предчувствую столько несчастий, что, если бы это было возможно, сию же минуту вам сказала: «Разыщите моих сыновей, и уедем все четверо куда глаза глядят, все равно куда!»

Лоренцано печально покачал головой.