Николай Коняев - Ревизия командора Беринга

Добрый обычай завёл в своём Отечестве первый русский император — Пётр Великий... В ночь, когда помирает государь, сходятся в покое, невдалеке от постели умирающего, сановники и до хрипоты, до биения крови в голове, артачатся. Решают — кому теперь сесть на троне. За каждым сановником сила стоит. За этим — армия, за тем — гвардейские полки, за этим — семья, за тем — роды знатные... Одни так говорят, другие — иначе, и договориться между собою не могут, потому как, если слабину покажешь и уступишь, — пощады не будет. В лучшем случае — с властью доведётся проститься, в худшем же... В худшем случае — можно и с жизнью расстаться, а не только с чинами и богатствами...

И так теперь всякий раз было. И после смерти Петра Первого спорили сильно, и когда Екатерина умерла, артачились. Нынче тоже согласия не предвиделось.

В душном покойнике, рядом со спальней умершего императора, сидели князья Долгоруковы — Алексей Григорьевич да Василий Лукич, канцлер Головкин Гаврила Иванович, князь Дмитрий Михайлович Голицын... Ежели Остермана ещё сюда — полный состав Верховного Тайного совета был бы... Но Андрей Иванович в заседание не пошёл. От постели умершего не отходил — боялся, каб какого подложного завещания в постель не подсунули.

— Куды мне, иностранцу, русского царя выбирать? — сказал он. — Которого господа верховники выберут, тому и буду служить.

Так ведь и не пошёл, хитрец такой, в заседание. Зато пришёл сибирский губернатор Михаил Владимирович Долгоруков и оба фельдмаршала — Михаил Михайлович Голицын и Василий Владимирович Долгоруков.

Четверо Долгоруковых напротив двоих Голицыных сидели, а председательствовал ими граф Головкин. Государя всея Руси избирали.

Разговор серьёзный шёл, степенно мнениями обменивались.

— Катьку нашу надобно императрицей изделать... — говорил Алексей Григорьевич Долгоруков. — Вечно достойный памяти государь император ей ведь престол отказал. — И, вытащив из кармана подложное завещание императора, утёр рукавом заслезившиеся глаза. — Вишь, Божий Промысл-то урядил как. Ежели император — Пётр, а коли императрица — Екатерина...

— Полно народ-то смешить... — сказал на это князь Дмитрий Михайлович. — Вся Москва уже знает, что Ванька ваш заместо императора подписи наловчился ставить.

Вдвое больше было Долгоруковых в заседании том, чем Голицыных. Если вместях закричать, всех бы заглушили. Но поостереглись кричать. Шумно во дворце было. В такие ночи завсегда много народу к царскому дворцу жмётся, но нынче, не в пример прежнему, особенно тревожно было. На свадьбу императора и княжны Екатерины Долгоруковой со всей России генералы и губернаторы, знатные фамилии и простое шляхетство съехались. На свадьбу ехали, а попали на похороны. Как в русской сказке про дурака, перепутали. И хотя сама судьба такой конфуз устроила, маленько каждый себя дураком ощущал. Шибко уж похоже на сказку получалось. А когда люди в таком настроении находятся, ещё сильней их тревожить — боязно. Всякое могут учинить в отчаянности...

Потому и остереглись шуметь Долгоруковы. Только крякнул князь Василий Лукич.

— Невесть что говоришь, Дмитрий Михайлович, — сказал. — Нешто бы мы пошли на такое?

Ему не ответили. Тихо стало в душноватом покойнике. Шурша, сыпалась пудра с париков. Из глубины дворца неясный шум доносился. То ли молились где-то, то ли бунтовать идти собирались. Узнать бы сходить, да нельзя... Никак нельзя до окончания выборов из покойника отлучаться.

— Я вот чего, господа верховники, думаю, — заговорил князь Голицын. — Бог, наказуя Россию за её безмерные грехи, наипаче же за усвоение чужеземных пороков, отнял у неё государя, на коем покоилась вся её надежда.

Это верно князь Дмитрий Михайлович сказал. За великие грехи пресечено мужское потомство Петра Великого... Кивали головами верховники. А Голицын неспешно продолжал речь, рассуждая, дескать, дочери вечно достойныя памяти императора Петра Великого от первого брака отказались от наследования престола, а о дочерях от брака с Екатериной и думать негоже... Кто такая императрица Екатерина была по происхождению? Ливонская крестьянка и солдатская шлюха!

Ежели б не злодей Меншиков, который сам из подлого сословия происходит, и императрицей бы ей не бывать, и супругой императора тоже...

— Верно! — сказал Василий Владимирович Долгоруков. — Коли уж не Катьку нашу, тогда Евдокию-царицу на трон сажать надо.

— Не сурьёзно это, фельдмаршал, — покачал головой Голицын. — Я воздаю полную дань достоинствам вдовствующей царицы, но она только вдова государя. А есть у нас и дочери царя Ивана. Мы все знаем Анну Ивановну, герцогиню Курляндскую... Говорят, у неё характер тяжёлый, но в Курляндии неудовольствий на неё нет!

И столь неожиданным было предложение Голицына, что как-то растерялись все. Совсем не думано было про Анну Иоанновну...

— Дмитрий Михайлович! — поражённо проговорил фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков. — Твои помыслы исходят от Бога, и родились они в сердце человека, любящего свою Отчизну. Да благословит тебя Бог... Виват нашей императрице Анне Иоанновне!

Тут и Василий Лукич Долгоруков, припомнив, что в прежние времена он в добрых отношениях с Анной Иоанновной находился, спохватился и тоже «Виват!» закричал. И Остерман тут как тут оказался, начал ломиться в двери.

— Кого выбрали-то? — спросил.

— Анну Иоанновну...

— Виват! — закричал Андрей Иванович.

— Виват! — крикнули уже все хором. Только князь Дмитрий Михайлович молчал.

— А ты чего? — спросил у него брат, фельдмаршал. — Сам ведь и предлагал... И тут снова Дмитрий Михайлович всех удивил.

— Воля ваша, господа верховники, кого изволите... — сказал он в наступившей тишине. — А только надобно и себя полегчить!

— Чего? — не поверив своим ушам, спросил канцлер Гаврила Иванович Головкин. — Чего это сказал ты такое мудрёное?

— Полегчить себя надо... — хладнокровно повторил Голицын. — Воли себе прибавить.

Мудр был Дмитрий Михайлович Голицын. Все книги прочитал, пока губернатором сидел в Киеве. Вот и говори, что пустое дело — книжки читать... Ишь ведь до чего додумался! Мудро, однако... А главное — так заманчиво, что и думать о таком страшно...

— Ишь ты... — покачал головой Василий Лукич. — Да хоть и прибавим воли себе, только удержим ли волю эту?

— А чего же не удержим? — задорно спросил Голицын. — Я так полагаю, что надобно нам к Её величеству пункты написать.

И, не давая опомниться ошарашенным сотоварищам, кликнул правителя дел Верховного Тайного совета Василия Петровича Степанова.

— Садись там, чернильница! — сказал Голицын, кивая на маленький столик. — Пиши, что тебе говорить будем.