Николай Коняев - Ревизия командора Беринга

Мысли скакали в головке Анны Леопольдовны. Ни на какой остановиться не могла. Трясло её. То ли от холода ледяного дома, то ли от страха... Анна Леопольдовна и сама этого разобрать не могла.

А Анна Иоанновна тоже задумчива была.

Вспомнились ей — и небываемое бывает! — слова дядюшки, императора Петра Великого.

Воистину так!

И кому, как не ей, продолжившей дела Петра Великого, знать это? Но, усаживаясь в карету, подумала Анна Иоанновна, что, кто знает, может, останутся в памяти потомков не блистательные победы, одержанные ею над турками, не грандиозные политические успехи, не заводы, выстроенные на Урале, не города, основанные повсюду, не экспедиция этого, как его, дай Бог памяти, капитан-командора, а этот для потехи выстроенный ледяной дом.

Этой придумкой она не только Петербург, не только всю Россию, не только всю Европу, но и грядущие времена удивила. Не бывало такого и вряд ли когда снова будет...

Вот уж воистину диво дивное, коли долговечней самых мощных крепостей этот дом, из замерзшей воды выстроенный, окажется... Как-то даже холодно, зябко внутри от этой мысли стало.

— Ваше величество во всех свершениях своего венценосного дяди, Петра Великого, достигли... — словно услышал мысли императрицы, проговорил князь Куракин, подсаживавший её в карету. — Только одного намерения Петра Великого ваше величество не исполнили...

— Какого же? — рассеянно спросила императрица.

— Пётр Великий, — прикрывая медвежьей полостью ноги императрицы, ответил Куракин, — на такой дурной дороге нашёл Волынского, что накинул ему верёвку на шею, дабы он нелицемерно исправился. Но поскольку Волынский и не думает исправляться, то если ваше величество не затянете узел, намерение Петра Великого так и не исполнится!

Нет... Не Куракин это говорил. Голосом князя требовал расправы над Волынским герцог, мрачно вжавшийся в угол кареты. Ждал ответа императрицы, ибо непристойно словами бросаться самодержице. Надобно племяннице Петра Великого завершать начатые дядей дела...

— Полно пустое-то болтать... — с неудовольствием проговорила Анна Иоанновна. — Навошто этот Волынский теперь нам нужен?

Вначале Артемию Петровичу Волынскому ко двору являться запретили, потом объявили домашний арест, а тем временем и комиссию собрали, чтобы рассмотреть его дело.

Предложено было Волынскому на тринадцать пунктов ответить и поимённо назвать лиц, на которых намекал он в записке, поданной императрице.

Оглянул Артемий Петрович собравшихся. Все знакомые люди... Григорий Чернышев, Андрей Ушаков, Александр Румянцев, Иван Трубецкой, Михайло Хрущов, Василий Новосильцев, Иван Неплюев, Пётр Шипов... Иностранцев не было, свои русские вельможи собрались судить Волынского. Перед ними бы и сказать слово горячее, да куды там? Любил Артемий Петрович говорить, дескать, нам, русским, хлеба не надобно, друг друга едим и тем сыты бываем. Сам он тоже немало народу русского съел, выходит, пришла его очередь быть съеденным. Кому же тут слово горячее говорить?

Отвечая на пункт о лицах, назвал Волынский Остермана, Головина, Куракина. Потом прибавил к ним Долгоруковых и Голицыных... С умыслом прибавил. Кто знает, может, ненависть императрицы к последним фамилиям и на врагов его прольётся.

И так его собственная хитрость восхитила, что Артемий Петрович и повиниться решил. Сокрушённо признался, что, получив место кабинет-министра, возомнил о себе, будто стал очень умён, а ныне понял, что от глупости своей да от злобы врал лишнее...

— Ну-ну... — покачал головой председательствующий генерал Григорий Чернышов. — Как тебя в плутовстве обличили, так ты и повинную принёс... А пошто людей из покоев его светлости герцога вытаскивал силком, не скажешь?

Тут Волынский без всяких оговорок признал себя виновным. Признался заодно и в том, что в помрачении ума позволял себе дерзкие отзывы об императрице...

Так всегда бывает с русскими людьми.

И когда слова горячие начнут говорить — удержу не знают, и когда каются, забывают, в чём и перед кем каяться можно.

Ведь пока только расследовали, виноват Артемий Петрович или нет. Признавшись в дерзких отзывах об императрице, Волынский сам себя преступником перед законом назвал.

Когда опомнился, на колени повалился перед высокой комиссией.

— Не поступай со мной сурово! — молил генерала Чернышева. — Ты ведь так же горяч, как и я! Но у тебя дети есть. Воздаст Бог твоим деткам!

— Эк ты про детей вспомнил... — мрачно ответил Чернышов. — Вспомни лучше, как ты смертным боем полицейских, которые, идучи мимо твоего двора, шапки сиять забывали, бил! Как же нам тебя, за твои злодейские слова про Ея Императорское Величество, без жесточайшего наказания оставить можно?

18 апреля дело Волынского передали в Тайную канцелярию, из которой живыми выпускать людей не положено было. Обвинялся он в преступлениях против личности императрицы... 22 мая Артемия Петровича подняли на дыбу, и он назвал всех соучастников своего злодейства.

Суд приговорил Артемия Петровича Волынского к смертной казни через посажение на кол. Президент коммерц-коллегии Мусин-Пушкин был приговорён к урезанию языка и ссылке на Соловки. Архитектор Еропкин и Хрущов — к отсечению голов. Вице-президент Адмиралтейств-коллегии Ф. Соймонов и секретарь Кабинета Эйхлер и де ля Суда — к наказанию кнутом и ссылке на каторгу.

27 июня состоялась и казнь.

Ещё в тюрьме вырезали языки Волынскому и Мусину-Пушкину. Мусина-Пушкина отправили в больницу, а Волынского повели на эшафот.

При виде приготовленного кола Волынский, который и так захлёбывался от льющейся из раны крови, едва совсем не лишился чувств, но всемилостивейшая императрица Анна Иоанновна, в память о давно уже растаявшем ледяном доме, утешила своего кабинет-министра. Волынскому был зачитан указ императрицы о смягчении казни. Кол ему заменили огрублением руки и головы. Как пишут историки, это приободрило Артемия Петровича в последние минуты его жизни.

Сложив после казни куски тел А. П. Волынского, А. Ф. Хрущёва и П. М. Еропкина на телегу, отвезли их в церковь Сампсона Странноприимца и там погребли в одной могиле...

Между прочим, ещё накануне заседаний комиссии Чернышева был издан указ, по которому вызов капитана Шпанберга в Петербург и назначение его начальником Северной экспедиции признавались излишними.

Тогда и полетел в Сибирь лейб-гвардии каптенармус А. Друкорт. Встретив Шпанберга в Киренском остроге на Лене, Друкорт указал ему прекратить движение к Петербургу и велел возвращаться назад. Сам каптенармус, не дожидаясь, пока опомнится Мартын, помчался дальше в Охотск...

Хотя и счастливо переменилась для Остермана и Головина конъюнктура, хотя и одержали они блистательную победу, свалив руками герцога Артемия Петровича Волынского, но к капитан-командору Берингу эта конъюнктура никакого отношения не имела и иметь не могла. Берингу строго-настрого приказали немедленно представить отчёт о деятельности всей экспедиции.