Николай Коняев - Ревизия командора Беринга

Безлюдный остров, мимо которого летом 1742 года прошёл корабль Чирикова, называется сейчас островом Беринга, и в то лето не был необитаемым. Там всё ещё находились остатки экипажа «Святого Петра»...

После Беринга никто уже не умирал здесь. Смерть, словно бы только и дожидалась кончины Беринга, отошла от острова, забрав командора. Кое-как начало налаживаться на острове житьё. Разместились в пяти ямах, вырытых вблизи друг от друга. Благодаря хорошей воде, свежему мясу и отдыху постепенно больные выздоравливали, и к Рождеству уже все были на ногах. Хотя запасы муки и были на исходе, но голодная смерть никому не грозила. Остров изобиловал морскими животными, и охотиться на них поначалу не представляло никакого труда.

Сразу после высадки с корабля, с общего согласия, было отменено различие между чинами, между слугами и господами — сообща заготавливали топливо, сообща ходили на охоту, сообща готовили пищу.

При этом каждый был волен жить так, как он хотел. Сотоварищей по общей землянке-«могиле» каждый тоже подбирал себе сам.

Переход от строгой морской дисциплины к подобной демократии, возможно, был необходим на необитаемом острове, но он же вызвал и последствия, которые для многих оказались неожиданными, и опасность, которая открылась слишком поздно, когда поправить что-либо было уже нельзя...

Возникновению этих крайне нежелательных последствий в немалой степени способствовало наследство, оставшееся от капитан-командора. Среди его вещей: трости со зрительной трубой, пары пистолетов, золотых карманных часов, книг, картин и семи связок писем — осталось множество колод игральных карт.

Как-то получилось, что игральные карты оказались разобранными, и скоро землянки-«могилы» превратились в игорные притопы.

На утренней перекличке не было теперь иных разговоров, кроме как о карточной игре. Рассказывали, что ночью Свен Ваксель выиграл несколько сотен рублей, а Софрон Хитров столько-то проиграл. Но играли не только офицеры, играли и матросы. Различия чинов в картёжной игре тоже не соблюдалось. У кого были деньги, тот и брался за игру. Когда деньги кончались, играли на шкуры морских выдр.

Когда кончались и шкуры, неудачник не унывал. Дождавшись лунной ночи, брал палку и шёл на промысел. Выползших на ночёвки животных забивали палками, потом сдирали шкуры, и можно было возвращаться назад, продолжать игру.

В ноябре и декабре морских выдр убивали на Бобровом поле и у Козловой речки в трёх вёрстах от жилища. В январе — у Китовой речки, уже в шести вёрстах. В феврале на охоту пришлось ходить на Большую Лайду за тридцать вёрст от жилья.

Мясо животных, как правило, оставляли на съедение песцам. Охотников интересовали только шкуры, да и то не все. Многие из них они выбрасывали, так как они были недостаточно черны...

Истребление животных велось столь хищнически, что последствия этого проявились в самое близкое время. Когда весною началось строительство нового судна и когда на счету была каждая пара рабочих рук, приходилось терять драгоценное время на выслеживание животных и охоту на них, которая теперь уже не всегда завершалась удачей.

Увы... В восемнадцатом веке не шибко-то ценилась и человеческая жизнь, а о разумном использовании животного мира не задумывались даже и учёные.

Стеллер записал в своём дневнике о том, как боролись на острове с песцами...

«Казалось, что чем больше мы их убивали и мучили самым жестоким образом на глазах у других, наполовину сдирая с них шкуру , выкалывая глаза, отрезая хвосты и поджаривая лапы , тем решительнее и злее становились остальные...»

Строительство нового судна затягивалось, и только в августе его спустили на воду.

Утром 14 числа помолились Богу и подняли якорь. Судно двинулось на запад. Сорок шесть человек стояли на палубе и смотрели на удаляющийся от них крест над могилой командора... На остров, который едва не стал их братской могилой...

26 августа корабль благополучно вошёл в Авачинскую бухту...

Здесь претерпевшие столько бедствий моряки узнали, что все считают их давно погибшими, и потому оставленные ими вещи расхищены...

«Все считали нас погибшими... — записал в своём дневнике Стеллер. — И скорбели таким образом...»

Алексей Ильич Чириков покинул Камчатку, не зная, что части экипажа «Святого Петра» удалось спастись. Сразу после возвращения из второго плавания он уехал в Охотск и зиму 1742—1743 года провёл в Якутске, занимаясь подготовкой отчёта и составлением карт.

В Якутске Чирикова ждала семья... За эти четыре года осунулась, постарела жена. Подросли дети... Ещё сильнее выросли долги. Как расплачиваться с долгами, Чириков не знал. Слишком дорога была жизнь в Якутске...

Жена тоже испугалась, увидев Алексея Ильича. Ещё в начале года он прислал письмо, что благополучно вернулся из плавания, что был болен, но сейчас — милостью Божией — снова здоров и снова собирается идти в морской вояж. Какое там поправился! Десны всё ещё чёрные и распухшие от цинги, зубы шатаются... Из-за нестерпимой боли в спине и ногах вынужден иногда проводить целые дни в постели...

С трудом сдерживала Чирикова слёзы — так плох был Алексей Ильич. Жалко, нестерпимо жалко было его...

Но это один Чириков был. А другой Чириков, превозмогая болезнь и великий шум в голове, продолжал работать, составляя карты и отчёты, и главное — составляя план новой экспедиции к берегам Америки, задача которой теперь виделась в том, чтобы найти удобные торговые пути. В экспедицию, по мнению Чирикова, следовало послать не менее двух кораблей. К проекту он приложил и примерный список материалов, которые понадобятся для будущего плавания.

Чирикова слушала рассказы мужа и незаметно вздыхала. Алексей Ильич уже не с нею, в Якутске, находился, а снова в далёком и опасном океане... Как тут было напоминать о долгах, с которыми так и не сумели расплатиться по возвращении мужа? Молчала... Так и повиснут эти долги тяжким бременем на семье. Не удастся расплатиться с ними при жизни Алексея Ильича, перейдут они после его смерти к жене, к сыновьям Чирикова.

Отчёты и новые предложения были составлены, и их повёз в Петербург всё ещё пока не утверждённый Адмиралтейств-коллегией в лейтенантах штурман Иван Елагин. 12 января 1743 года он вручил документы президенту коллегии Головину.

Отчёт был принят. И представление Елагина в лейтенанты утверждено. А вот насчёт предложений Чирикова дело обстояло сложнее...

Вошёл в силу вернувшийся в Петербург генерал Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев. Как человек, непосредственно знакомый с делами в Охотске, он становится сейчас главным консультантом по Северной экспедиции. И к выводам его приходилось прислушиваться. А выводы весьма прискорбные делались. Скорняков прямо говорит, что, дескать, «Беринг с товарищи — разоритель Сибири, он — истратил понапрасну около 1 500 000 рублей и вызвал разорение местных крестьян».