Сергей Махотин - Марфа окаянная

Йозеф в беседе участия не принимал и вообще выглядел несколько растерянным. Но Клейс, поглощённый мыслями о перспективах сделки, не обратил на это внимания. Не смутило его и то, что его скромной персоной заинтересовался сам великий князь Иван Васильевич. Видимо, думал он, тот понял важность расширения торговых связей с Европой и хочет использовать появление в Москве немецкого купца с наибольшей для себя выгодой. Такое объяснение его вполне устраивало.

Дьяк стал расспрашивать о торговле с Новгородом, о том, какие сорта беличьего меха выгодней закупать на Руси, обнаружив познания по этой части. Клейс оживился, получая удовольствие от беседы со знающим человеком. Дьяк посоветовал ему не заключать на будущий год договоров с двинскими купцами, поставки могут сорваться: великий князь посылает туда небольшой конный отряд, чтобы решить в свою пользу вопрос о спорных земельных владениях. Добавил вполголоса, что сведения эти секретные, и просил не передавать их никому.

Клейс, польщённый доверием, в свою очередь поинтересовался, насколько реальна угроза войны с Новгородом, о которой там ходят тревожные слухи. Дьяк ответил, вежливо улыбаясь, что тревоги напрасны, Иван Васильевич по-прежнему желает Великому Новгороду жить по старине.

Расстались довольные друг другом. Клейс распрощался с Йозефом, обещав рассказать брату о его благополучной московской службе. И не видел того, как спустя минут пять по знаку бородатого дьяка обступили Йозефа четыре вооружённых стражника, заткнули тряпкой рот, чтобы не кричал, и, заломив руки за спину, потащили к стоящей неподалёку крытой повозке.

Василий Ананьин приказал готовиться к отъезду. Он только что возвратился со своим посольством от великого князя и с сожалением снимал с себя богатые одежды: просторную однорядку на пятнадцати серебряных пуговицах, аксамитовый кафтан с горностаевыми запястьями, укороченный сзади так, чтобы видны были задки нарядных сапог, золотой пояс с камнями. Сам великий князь уступал ему в пышности, не говоря о боярах московских. Не произвели впечатления ни терем великокняжеский со скрипучими полами, ни приёмная палата, ни трапезная, ни блюда, подаваемые к столу. Всё было скромнее, без блеска и выдумки, не то что в Новгороде Великом. А как подобрел Иван, принимая подарки: поставы ипрского сукна, два рыбьих зуба [38], бочка сладкого вина, двадцать золотых корабленников [39]... Любит подарки — значит, подкупен, договориться с ним можно.

А поначалу строгость напустил на себя: почто, мол, Новгород Великий, отчина его, не бьёт челом в неисправленьях своих и не просит прощения у государя? Государя, ишь чего! Бояре московские так и ахнули, когда ответил Ананьин твёрдо и без подобострастия: «О том говорить Великий Новгород со мной не приказывал!»

И больше Иван не спрашивал его ни о чём. На прощание лишь сказал: «Жалую Новгород по старине, а вы в землю и воды мои не вступайте, имя моё, великого князя, держите честно и грозно!»

Василий Ананьин обещал передать вечу эти слова в точности, а сам подумал, что звучат они как просьба слабого к сильному. Это ещё раз подтвердило его уверенность в превосходстве над Москвой.

Трапеза не затянулась, но один из новгородских житьих людей умудрился-таки упиться сладким вином, уронив голову прямо на стол. Но и это не омрачило настроения Василия Ананьина.

В сенях великокняжеского терема дьяк Фёдор Курицын вручил ему в дар дивный ларец из червлёного серебра с золочёным замочком. Уже облачившись в домашний зипун, Ананьин вспомнил о нём и велел принести. Однако открыть сразу не удалось, не обнаружилось ключа: то ли затерялся, то ли дьяк забыл приложить его к ларцу. Позвали рукастого умельца из челяди. Тот долго возился с крючками и гнутыми спицами, и замочек наконец поддался.

Василий Ананьин отослал слуг, открыл резную крышку ларца и отшатнулся в ужасе. На бархатном дне лежало отрезанное свиное ухо.

«Между тем, по сказанию летописцев, были страшные знамения в Новгороде: сильная буря сломила крест Софийской церкви; древние херсонские колокола в монастыре на Хутыне сами собой издавали печальный звук; кровь являлась на гробах, и проч. Люди тихие, миролюбивые, трепетали и молились Богу; другие смеялись над ними и мнимыми чудесами. Легкомысленный народ более нежели когда-нибудь мечтал о прелестях свободы; хотел тесного союза с Казимиром и принял от него воеводу, князя Михаила Олельковича, коего брат, Симеон, господствовал тогда в Киеве с честию и славою, подобно древним князьям Владимирова племени, как говорят летописцы. Множество панов и витязей литовских приехало с Михаилом в Новгород».

«Новгород Великий — самое обширное княжество во всей Руссии. Новгород отстоит от Москвы на сто двадцать миль к летнему западу, от Пскова на тридцать шесть, от Великих Лук на сорок, от Ивангорода на столько же. Некогда, во время цветущего состояния этого города, когда он был независимым, обширнейшая область его делилась на пять частей; каждая из них не только докладывала все общественные и частные дела надлежащему и полномочному в своей области начальству, но могла, исключительно в своей части города, заключать какие угодно сделки и удобно вершить дела с другими своими гражданами, — и никому не было позволено в каком бы то ни было деле жаловаться какому-нибудь начальству того же города. И в то время там было величайшее торжище всей Руссии, ибо туда стекалось отовсюду, из Литвы, Польши, Швеции, Дании и из самой Германии, огромное количество купцов, и от столь многолюдного стечения разных народов граждане умножали свои богатства и достатки. Князей, которые должны были управлять их республикой, они поставляли по своему усмотрению и желанию и умножали свою державу, призывая к себе соседние народы всякими способами и заставляя их защищать себя за жалованье, как за известное обязательство.

От союза с подобными народами, содействием которых новгородцы пользовались для сохранения своей республики, выходило, что московиты хвастались, что они имеют там своих наместников, а литовцы, в свою очередь, утверждали, что новгородцы — их данники...»

«А вот как они соблюдают Великий пост: за одну педелю перед ним, которую они называют масленица, не смеют есть ничего мясного, однако едят все, происходящее от плоти, именно: масло, сыр, яйца, молоко. И ходят навещать друг друга, обмениваясь поцелуями, поклонами и прося прощения друг у друга, если обидели словами или поступками; даже встречаясь на улицах, хотя бы прежде никогда не видели друг друга, целуются, говоря: „Простите меня, прошу вас“, на что отвечают: „Бог вас простит, и меня простите тоже".