Сергей Махотин - Марфа окаянная

Воеводы же великого князя Данило и Фёдор Давыдович, став на костях, дождались воинства своего и увидели воинов своих всех здоровыми, и благодарили Бога, и Пречистую Богоматерь, и всех святых. И стали воеводы говорить схваченным ими новгородцам: „Отчего вы с таким множеством воинов своих сразу бежали, увидев малое наше войско?" Те же отвечали им: „Потому что мы видели вас бесконечное множество, идущих на нас, но ещё и другие полки видели, в тыл нам зашедшие, знамёна у них жёлтые и большие стяги и скипетры, и говор людской громкий, и топот конский страшный, и так ужас напал на нас, и страх объял нас, и поразил нас трепет". Было лее это июля четырнадцатого в воскресенье рано, в день святого апостола Акилы».

«Ловать начинается между озером Двиною и болотом Фроновым или из самого болота. Я не мог вполне исследовать её истоки, хотя они недалеко от истоков Борисфена. Это та река, как свидетельствуют их летописи, в которую св. апостол Андрей переволок посуху судёнышко из Борисфена; пройдя приблизительно сорок миль, Ловать омывает Великие Луки и вливается в озеро Ильмень.

Волок, город и крепость, отстоит от Москвы приблизительно на двадцать четыре мили к равноденственному западу, от Можайска приблизительно на двенадцать, от Твери на двадцать. Государь присвояет себе титул по этой местности и ежегодно по обычаю веселит там душу, травя зайцев соколами.

Озеро Ильмень, которое в старинных писаниях русских называется Ильмер и которое иные именуют озером Лимиды, находится в двух верстах выше Новгорода; в длину оно простирается на XII а в ширину на VIII немецких миль и, помимо остальных, принимает в себя две более знаменитые реки: Ловать и Шелонь. Эта последняя вытекает из некоего озера; выливается же из Ильменя одна река — Волхов, которая протекает через Новгород и, пройдя тридцать шесть миль, впадает в Ладожское озеро».

онный отряд Данилы Холмского и Фёдора Давыдовича, обременённый груженным добычей обозом и целым стадом скота, остановился в селении Коростынь, что всего в тридцати верстах от Русы [53]. Воины были вконец измотаны, и Холмский потому и торопился, чтобы выиграть время и немного передохнуть. До устья Шелони, куда должны были по велению великого князя Ивана Васильевича прибыть псковские рати, уже рукой подать, а псковичи с нерасторопностью своею не завтра ещё подойдут, так что и трёхдневная стоянка не в упрёк.

В Коростынь вошли в сумерках, не встретив никакого сопротивления. Немногочисленных жителей, обмерших от страха, не тронули. Место было удобное, на берегу Ильменя, озеро просматривалось далеко: не то что струг — челнок не проглядишь. Новгородцев сторожевые всадники нигде не обнаружили, и селяне божились, что не было их тут. Похоже, что и не выступали ещё из Новгорода.

Ратники повеселели, проведав, что с зарей вновь выступать не надо, чувство настороженной опасности исчезло. У берега было не жарко и не душно — в самую пору, даже комарье не сильно донимало. Еду варили по-быстрому, чтобы заснуть на лишний часок раньше.

Тимофей наладился было захрапеть, но сотник Фома Саврасов поднял его и назначил на пару с Потанькой в дозорные на полночи. Ближе к утру Жердяй с Терёхой должны будут их сменить.

Тимофей с Потанькой пристроились на поваленном стволе усохшей берёзы. Разводить огонь было не велено, чтобы не привлекать внимания врага, коли тот объявится. Ночь выдалась лунной, поверхность озера тихо серебрилась, по воде расходились рыбьи круги. Какая-то рыбина, лещ должно быть, плюхнула хвостом у самого берега, так что Тимофей вздрогнул.

— Сеть бы бросить, — с сожалением вздохнул он. — Место удачное.

— Водяник тебе бросит, не к ночи будь помянут! — постращал Потанька.

— Что за Водяник такой?

— Как вглубь затащит тебя, так узнашь, кто такой! С бородой зелёной...

— Водяной что ль?

— Как хошь называй. А всего лучше молчи, вслух не именуй, не то и впрямь накличешь.

Тимофей покосился на Потаньку. Тот во все глаза глядел на воду и, похоже, сильно боялся того, кто хозяйничает там, на озёрном дне. Вдруг он повернулся к Тимофею и произнёс шёпотом:

— Меня он раз чуть не утянул. Чудом вырвался.

— Да ну?!.

— Ага... Мальцом ещё был. И речка-то неглубока казалась, а он ноги как обовьёт мне и дёргат на дно. Глянул вниз — борода зелена вьётся. Ужас, не приведи Господь! Коня за гриву ухватил, он меня и вынес, выручил.

— Так то, верно, трава была донная, — предположил Тимофей.

— То Водяник был, говорю тебе! А коль не веришь, поди купнись, погляжу на тебя, дурака...

Тимофею стало чуть не по себе от Потанькнных страхов, он даже поёжился, несмотря на тёплую ночь.

— Ты в Русе-то обзавёлся чем? — спросил Потанька, решив переменить разговор от греха подальше.

— Сапоги Григорий-обозник выдал вон. — Тимофей кивнул себе на ноги. — В самую пору.

— Сапоги это ладно. А сам-то добыл чего? Для семьи там, дочек?

— Да будет ещё случай, надо полагать...

— Ты время-то не теряй. На обозников надеяться неча, они-то свой случай не упустят, а ты ни с чем останешься. С чем к жене, к дочкам воротишься? Впредь сразу выбирай побогаче избу и шуруй тамо, пока не опередили.

— Не могу я так, не привык, — негромко, будто оправдываясь, ответил Тимофей. — Ты вон, гляжу, не больно-то сам принарядился.

— На меня не равняйсь, — зло сказал Потанька. — Я ворон вольный, сегодня здесь, завтра вёрст за сто отсель. Много мне не нать — коня да саблю...

Внезапно, не успев договорить, он вскочил, схватился за рукоять сабли, обнажил её и приставил лезвие к горлу маленького мужичка, неизвестно как появившегося вдруг здесь из тьмы. Мужичок оказался коростыньским мальчишкой. Он поскуливал от страха, боясь руку даже поднять, чтобы утереть слёзы.

— Кто таков, зачем тут? — зашипел на него Потанька.

— Коза ушла, — всхлипывал тот. — Козу ищу...

Тимофей усмехнулся, испытывая облегчение.

— Тьфу! — сплюнул Потанька, опуская саблю. — Живо домой!

Он довольно ощутимо подтолкнул мальчишку каблуком под зад. Тот взвизгнул и припустил бегом прочь. Отбежав недалеко, остановился, постоял в тишине, затем кинулся в сторону от села и, огибая сторожу, побежал берегом в сторону Новгорода.

...Даниле Холмскому приснился великий князь. Иван Васильевич объезжал войско, подолгу останавливаясь перед каждым конным ратником. За ним следовал стремянный, держа шапку, полную денег. Оглядев воина с ног до головы, великий князь запускал руку в шапку и награждал того корабленником. Холмский ждал, когда и до него дойдёт очередь, испытывая непонятное волнение и трепет. Наконец Иван подъехал к нему, посмотрел в глаза и промолвил: «Этого не знаю». Холмский хотел возразить, напомнить, что он воевода великокняжеский, не из последних здесь людей, но язык присох к нёбу, а Иван Васильевич уже дарил золотую монету следующему ратнику. Тот покосился на воеводу и засмеялся злорадным смехом, очень знакомым Холмскому. Но как ни напрягал он память, имя смеющегося соскользало с языка.