Сергей Махотин - Марфа окаянная

— «Будь здрав, государь, на многие лета, — читал радостным молодым голосом Замятня. — По приказу твоему пригнали мы к Шелони. Там же наехали на рать новгородскую, тысяч сорок их. Весь Велик Новгород со знаменитыми воеводами своими, и многие другие посадники и лучшие люди. О всём же походе рати новгородской мы ведали, им же ничто о нас ведомо не было...»

Братья великого князя, поддаваясь радости в голосе Ивана Замятни, начали успокаиваться, одобрительно переглядываться друг с другом, тоже заулыбались. Иван Васильевич сидел серьёзен, сосредоточен, слушал внимательно, не глядя ни на кого.

— «В обед, на Акилу-апостола, реку перейдя, нечаянно для ворогов стали мы перед самым станом новгородским. Татары же утресь ещё в обход были посланы и за спиной новгородцев в засаду сели. Всё ж новгородцы-то вборзе исполнились и стали пред нами силой несметной. Аз же, видя их настроение, на воев своих полагаясь и на засаду татарскую упование имея, не устрашился. Воеводы же их, видя, что мало нас, похвалялись и на нас хулу, яко псы, лаяли. По завету твоему, государь, не ждя их, сам аз ударил по ним, лучникам стрелы в коней пущать повелев. Великое смятенье пошло у них, кони понесли, все полки их перепутались. Ударил тогда аз на них с сулицами [63]и с копьями. Они сперва крепко бились, мы же, коням их не давая на место стать, стрелами и сулицами избивая, теснили со всех сторон. Видя, что поддаются они, крикнул аз в трубы трубить, в набаты бить — знак сие татарам. Ударил аз сей же часец с лучшим полком своим новгородцев с левой руки. Мало щит подержавши, дрогнули они, а в сие время изгоном с великим криком наша татарская конница сзади врезалась в ряды их...»

Вошёл дьяк Степан Бородатый, терпеливо встал поодаль, ожидая, когда Замятня окончит чтение. Братья великого князя, когда речь напрямую зашла о победе на Шелони, ещё более оживились. Поход на Новгород оказался необременительным, потери были малыми и добыча богатой, каждый уже прикидывал в уме сумму откупа, на которую потратятся новгородцы, чтобы остановить дальнейшее наступление московских ратей.

«Заслужил себе боярство князь Данило», — подумал Иван Васильевич с некоторым огорчением. Но оно было недолгим. Иван понял, что отряд Холмского решил судьбу похода и что от Новгорода нечего уже опасаться какого-либо серьёзного сопротивления.

— «Помог нам Господь! — заражаясь общей радостью, читал с ликованием Замятня. — Один за другим полки их спины к нам оборачивать стали. Мы же, с татарами соединясь, гнали их вёрст двадцать. Сулиц наших боясь и сабель татарских, бросали доспехи свои новогородцы и, яко пьянии либо безумнии, гнали по воле коней своих. Много избито было, конями потоптано, в Шелони потоплено. Мыслю, боле десяти тысяч изгибло. Многих же лучших людей, а простых того боле, полонили — около двух тысяч всех-то, что живых руками поймали...»

— Список лучших мне представь, — велел Иван Бородатому.

— Готов уже, — отозвался тот.

— Что же, братья мои, — сказал Иван. — Господь на нашей стороне супротив отступников. Осталось довершить начатое. То-то батюшка порадовался, был бы жив!

Братья закивали, поднимаясь.

— Тут Лука Клементьев из Новгорода прибыл просить опас для наречённого архиепископа Феофила и прочих послов, — продолжал Иван. — Я полагаю, пущай едут, послушаем. Но ожидать их не станем, дале двинемся. Завтра же и выступим. А ты отдыхай пока, — сказал он Замятне. — Ближе к вечеру пир будет у нас во славу победы.

Когда все разошлись, Иван пристально взглянул на Бородатого:

— Что у тебя?

Дьяк переступил с ноги на ногу:

— Из Новгорода вести недобрые. Посады пожгли, приготовились долго обороняться, пушки готовят и стены укрепляют.

Иван заскрипел зубами:

— Не уймётся никак гнездо осиное! Дай-ка список мне, кого Холмский из господы новгородской поймал.

Бородатый с поклоном протянул ему бумагу. Иван начал смотреть список и, не закончив, сунул лист обратно дьяку:

— Чти-ка сам, Степан Тимофеевич, прикасаться к ним не желаю. Да говори, что знаешь про них.

Бородатый начал перечислять полонённых из новгородской знати, начиная с главного воеводы разбитого ополчения Василия Александровича Казимера.

— Решимостью не отличается, — покачал Бородатый головой. — Рать возглавил по принуждению, не отважился отказаться. Брат Якова Короба, с тем у меня сношения тайные, от него про посады сожжённые и узнал.

Иван презрительно усмехнулся:

— Не оттого ль воеводой избрали его, что имена у них с королём схожи? — Бородатый хихикнул, поддакивая шутке. — Дале читай.

— Дмитрий Борецкий, Марфин старший сын. Этот прямодушен, упрям, что в голову вобьёт себе, от того уж не отступится. В Литву ездил с посольством. Уважаем вечем. Однако после того как ты, государь, его своим боярином пожаловал, нажил завистников среди бояр. Тут расчёт наш оправдался.

— С этим ясно всё. Дале кто?

— Василий Селезнёв Губа, сотоварищ Борецкого. Нас ненавидит. И брат Матвей с ним. Дале Павел Телятьев и Грузов Козьма, племяши Казимеровы, тот сестричами не обделён, с половиной Новгорода в родстве.

— Поглядеть на него хочу, — проворчал великий князь. — Коль раскается, может, и помилую. Ещё кто?

— Арбузьев Киприян из неревских житьих. Еремей Сухощёк. Этот чашник архиепископский, над владычным полком стоял, ратное дело разумеет плохо...

— Довольно! — прервал Бородатого великий князь. — Где ныне все они?

— В железах до Русы приведены, сидят заточены.

— Пущай сидят. Через три дня сами в Русе будем, там решение своё объявлю. Гонец на Москву готов?

— С утречка ждёт.

— Бумагу мне принеси, матушке последнюю добрую весть черкну.

Бородатый принёс ему бумагу, пузырёк с краской и удалился с поклоном, чтобы не мешать. Иван, наскоро написав великой княгине Марии Ярославне о победе в Шелонском сражении, надолго задумался над листом. То, что новгородцы начали жечь подступы к городу и готовиться к осаде, приводило его в тихую ярость. Окончательная победа откладывалась на неопределённый срок. С утра небо стало вдруг пасмурным, затем облака рассеялись, слава Богу. А ну как зарядят дожди? И то сказать, с мая не было их, пора бы уж. И тогда вновь раскиснут дороги, станут непроходимыми пересохшие ныне болота. А ратники уже не о сражении помышляют, а о том, как бы обозы добром наполнить награбленным.

Эти тревожные мысли не отпускали его и в последующие дни. Великокняжеская рать, по-прежнему грозная, двинулась к Русе. Иван был молчалив, сумрачен. То и дело прибывали к нему гонцы со всех концов Новгородской волости, радостно докладывали о победах. Отдельные отряды Холмского и Фёдора Давыдовича добрались уже до чужих пределов, до Нарвы, и, перейдя реку, пограбили земли Ордена. Не хватало ещё, чтобы немцы выступили, то-то подспорье будет новгородцам!.. Демон сдался Михаилу Верейскому, дав откуп в сто рублей. Ну, этот хоть не скрывает откупную сумму, а иные, ведь не ведомо, сколь берут. Псковичи, к примеру, с Вышгорода сколь запросили? Надо думать, не шибко много, коль на следующий же день новгородский воевода Есиф Киприянов им город сдал и с воями своими ушёл восвояси. Великий князь изругал псковского посадника Никиту, послал к псковичам, подступившим уже к Порхову, своего дворянина Севастьяна Кушелева, чтобы те, не мешкая, шли прямиком на Новгород. Татары стали неуправляемы, жгут всё на своём пути, скот уводят и селян полонят и убивают. И это на его, на Ивана Васильевича отчине...