Сергей Махотин - Марфа окаянная

— Молчи и слушай, ежели ещё могешь, — сказал негромко Фатьяныч. — Грамотка твоя у меня ноне. Я тебя выхожу, а за это буду в деревеньке твоей хозяин полноправный. Народу приказчиком меня объявишь.

Моргни, коли согласен. А не согласишься, брошу вас тут вдвоём подыхать. Ну так как?

Тимофей безо всякого выражения опустил и поднял веки.

— Вот и ладно, — кивнул Фатьяныч. — Ты уж только и сам себе пожелай на ноги встать. Без желания не выправишься...

Но Тимофей уже не слышал его, впав опять в беспамятство. К вечеру у него начался жар, лицо пошло пятнами, щёки ввалились, скулы выступили вперёд. Затем жар сменился ознобом, тело стало коченеть. Фатьяныч укутал его в драную лисью шубу, вытащенную из пещеры. Проха ежеминутно подбрасывал в костёр сушняк и тяжело вздыхал.

Ночью Фатьяныч потянулся и сказал спокойно:

— Рана не открылась, и то ладно. Ежели до утра дотянет, выживет.

И он, к ужасу и негодованию Прохи, отправился спать.

К утру Тимофей задышал ровнее, смертельная бледность рассеялась. Он открыл глаза и с помощью придерживающего его голову Прохи сумел отпить несколько глотков целебного отвара. Проснувшийся Фатьяныч удовлетворённо произнёс:

— Очухается теперь. Ты, Прохор, детей не нянчил?

— Не довелось ещё, — сказал тот с удивлением.

— Привыкать начинай. Как за дитём малым ходить за ним будешь.

Фатьяныч взял лук и отправился в лес. Не было его долго. Вернулся он уже за полдень, бросил Прохе подстреленного зайца, мельком взглянул на Тимофея:

— Уходить отсюдова пора, зверье острастку потеряло. Коня нашего рысь задрала, сам видал, как барсуки пируют над остатками. Какой-то мертвяк с перекушенным горлом попался на тропе. Кто такой, не знаю. Не из тех ли, что ты ослобонил? — Он вопросительно посмотрел на Тимофея.

Тимофей, хоть и был в сознании, ответить на это ничего не мог.

— Как же, Фатьяныч, уходить? — забеспокоился Проха. — Куда ж? А Трифоныч как же? Ему и шага не сделать.

— К Новгороду пойдём, давно пора. Навещу там кой-кого, и назад. Да и припрятано кое-что неподалёку от Новгорода, оставлять жалко.

Проха понял, что возражать ему бесполезно.

Ночью действительно было тревожно от шорохов и чьей-то грызни в глубине леса. Проха не жалел сушняка, косился в лесную тьму, и повсюду чудились ему злобные звериные глаза, в которых плясали отблески яркого пламени.

Фатьяныч соорудил носилки из крепких жердей, сверху положил овчину, и с утра они двинулись в путь.

«Помирив ещё Новгород с псковитянами, Иоанн уведомил своих полководцев, что война прекратилась; ласково угостил Феофила и всех послов; отпустил их с милостию и вслед за ними велел ехать боярину Фёдору Давыдовичу, взять присягу с новгородцев на вече. Дав слово забыть прошедшее, великий князь оставил в покое и самую Марфу Борецкую и не хотел упоминать об ней в договоре, как бы из презрения к слабой жене. Исполнив своё намерение, наказав мятежников, свергнув тень Казимирову с древнего престола Рюрикова, он с честию, славою и богатою добычею возвратился в Москву. Сын, брат, вельможи, воины и купцы встретили его за 20 вёрст от столицы, народ за семь, митрополит с духовенством перед Кремлем на площади. Все приветствовали государя как победителя, изъявляя радость».

«У императора есть казна из его сбережений, к которой он совсем не притрагивается, напротив, каждый год туда вкладывается больше или меньше. Кроме этой, есть Расходная казна, то есть казна, из которой берутся деньги на чрезвычайные расходы, она полна множеством разнообразных драгоценностей, прежде всего жемчугом, так как в России его носят больше, чем во всей остальной Европе. Я видел в казне по меньшей мере 50 переменных платьев императора, по краям которых вместо позумента были драгоценности, и платья, полностью обшитые жемчугом, и другие, кругом обшитые жемчугом на фут, на полфута, на четыре пальца; я видел полдюжины покрывал на кровать, сплошь обшитых жемчугом, и различные другие вещи. Там также есть богатые драгоценности, которые покупают каждый год, помимо тех, что получают от послов, и они остаются в казне. Сверх того, в изобилии всякого рода ткани, именно золотая и серебряная персидская и турецкая парча, всякого рода бархат, атлас, камка, тафта и другие шёлковые ткани, и действительно они нужны в большом количестве, так как все, кто является служить императору, получают свой, как они называют, гостинец, состоящий из денег и, в соответствии со званием, из платья золотой парчи или такого количества бархата, атласа, камки или тафты, чтобы сшить одежду. Кроме того, когда награждают кого-либо или за военные заслуги, или за что другое, им дарят то же. Чтобы казна всегда была полна, всех купцов, как иноземных, так и русских, обязывают приносить всякие ткани и другие ценные вещи в казну, а там из них отбирают для императора».

«Бесчестным и позорным считается для молодого человека самому свататься за девушку, чтобы её отдали ему в супружество. Дело отца обратиться к юноше с предложением, чтобы он женился на его дочери. Высказывают они это обычно в таких словах: „Так как у меня есть дочь, то я хотел бы тебя себе в зятья". На это юноша отвечает: „Если ты просишь меня в зятья и тебе это так угодно, то я пойду к своим родителям и доложу им об этом". Потом, если родители и родственники изъявят согласие, они собираются вместе и обсуждают, что отец пожелает дать дочери под именем приданого. Затем, определив приданое, назначают день для свадьбы. В этот промежуток времени жениха до такой степени отстраняют от дома невесты, что если он случайно попросит хоть увидеть её, то родители обычно отвечают ему: „Узнай от других, кто её знает, какова она". Во всяком случае, доступ к невесте предоставляется ему не иначе, как если обручение не будет раньше подтверждено величайшими карами, так что жених, если бы даже он пожелал, не мог бы отказаться от неё под тяжким наказанием. В качестве приданого по большей части даются лошади, платье, оружие, скот, рабы и тому подобное. Приглашённые на свадьбу редко подносят деньги, но всё же посылают невесте подношения или дары, каждый из которых жених старательно отмечает и откладывает».

тшумели торжества в Москве по случаю победоносного завершения похода на Новгород. Отплакали и отрыдали вдовы и сироты, не узревшие среди вернувшегося воинства своих мужей, братьев, отцов. Анисья, не дождавшаяся Тимофея, разыскивала среди ополченцев тех, кто был рядом с мужем и знал его, но никто не оказался свидетелем его гибели и никто не ведал о его судьбе. Тимофей, впрочем, был не единственный безвестно пропавший в новгородских пределах. Вместе с Анисьей маялись в неведении многие женщины, чуть ли не завидуя вдовам, которым из казны была выделена небольшая мзда за гибель кормильцев. Тем по крайней мере ясно было, как жить дальше. А как Анисье быть, когда надежда упорно возвращается к ней с каждым новым днём и сердце подсказывает, не считаясь с сочувственными взглядами соседок, что жив её Тимофеюшка.