Сергей Махотин - Марфа окаянная

Она вздохнула, хотела что-то ответить, но так и не собралась с духом и промолчала.

Огорчённый каменщик поднялся с места.

— Сию минуту ответа не требую. Подумай хорошенько. Да не о себе, а о дочке подумай. А я через недельку наведаюсь.

Он вышел, не оглянувшись.

На следующий день Анисья отправилась к Кремлю.

В тереме Данилы Дмитриевича Холмского только что отужинали.

Когда проворные слуги освободили стол от лишней посуды, а княгиня пошла сделать перед сном какие-то хозяйственные распоряжения на завтрашний день, Данило Дмитриевич, оставшись наконец с сыном наедине, спросил у Андрея:

— Едешь когда?

— Сразу после Покрова, — ответил Андрей и почему-то потупил глаза.

Данило Дмитриевич поднялся с лавки и прошёлся по горнице.

— Недоброе время выбрал великий князь для поручения. Дороги, чай, раскиснут вконец. Дружина-то числом велика?

— С дюжину.

— Негусто. Время беспокойное ещё в пределах новгородских, разбойнички пошаливают. Проси вдвое охрану увеличить. Ежели что, я людей дам тебе. Есть у меня сотник один на примете... — Он задумался, нахмурив брови. — А ведь я в долгу у него. Запамятовал. Отблагодарить бы надо. Кабы не он, может, не сидел бы с тобою тут...

Андрей ждал, что отец начнёт рассказывать о какой-нибудь битве, и заранее заскучал, потому что рассказчиком Данило Дмитриевич был неважным и часто повторялся. Так что у Андрея не вызывало сомнений, что он выслушает то, что уже много раз слышал. Но отец молчал, вспоминая что-то, и, видимо, был далеко отсюда.

Задумался и Андрей, и мысли его были невесёлыми. Он представил себе столовую горницу в тереме Марфы Борецкой, как вошёл туда с грамотою великокняжеской. Вспомнил, как смотрели на него: Марфа — с открытой неприязнью, Дмитрий — с тревогой, женщины — со страхом, дети — с любопытством. Но более всего запомнился девичий взгляд Олёны (уже потом вызнал имя её и кто она в семье Борецких). Этот взгляд, удивлённый, восторженный, смущённый одновременно, смутил и его, и хотя Андрей не должен был ни на что отвлекаться, он уже на следующий день заскучал и захотел вновь увидеть Олёну. Но явиться к Борецким ещё раз было невозможно. Тогда он попробовал угадать, в какой она бывает церкви, и, придя через некоторое время в храм Сорока мучеников, сразу увидел её. Олёна была, как догадался он, со старшим своим племянником. Андрей, не замеченный ею, издали смотрел на неё, и Олёна, в простом белом платке, шепчущая молитву, обращаясь к иконе Богоматери, показалась ему прекрасной. Вскоре он уехал, и с тех пор дня не было, чтобы Андрей не вспоминал о ней. Несбыточность их встречи, разговора, прикосновения делала из Олёны образ какой-то неземной девушки.

Мать несколько раз пробовала завести разговор о том, не пора ли о женитьбе подумать, благо богатых невест на Москвы пруд пруди. Андрей всё отнекивался да отшучивался. А про себя всё думал о юной новгородской боярыне, которую не в силах было забыть сердце. И как снег на голову — великокняжеский приказ ехать в Новгород за строительными мастерами, а заодно поймать Ивана Борецкого, сына казнённого посадника новгородского! Как он снова переступит порог терема Марфы, как посмотрит в глаза Олёны?.. И непонятна ему была спешность и жестокость государева повеления. Отец казнён у парня, за что ж и самого в железы заковывать?..

— Мать-то знат? — спросил Данило Дмитриевич, и Андрей, очнувшись от дум, не сразу понял, что отец спрашивает о скором отъезде.

— Не сказывал ещё.

— Расстроится старая, — вздохнул Данило Дмитриевич. — Да тут уж, видать, ничего не поделашь, коли на службе мы у великого князя Ивана Васильевича. А насчёт сотника я распоряжусь. То моя забота.

Назавтра он позвал к себе старого тысяцкого Савелия Коржова, чтобы узнать, где ныне отличившийся под Коростынью сотник Тимофей Трифонов, которого посылал гонцом к великому князю и который проявил смелость и сообразительность в разведке накануне Шелонского сражения.

— Дак ранили его, — отвечал тысяцкий. — Неопасно, правда. Однако я на Москву отпустил его, просьбу его уважил. То под самый конец похода и случилось.

— А живёт-то где он?

— В Китай-городе, в ремесленной слободе. Так сотники сказывали. Только он ведь государем отмечен за добрую весть, деревню даровал ему Иван Васильевич.

— Ишь ты! — удивился Данило Дмитриевич. — А мне сие неизвестно было.

— Под Клязьмою деревенька. Так что Тимофей, може, туда перебрался уже.

— Что ж, добро, — кивнул Холмский. — А я службу хотел предложить ему выгодную. Наведаюсь, пожалуй, в Китай-город. Вдруг там ещё, не уехал. Я ведь должник его.

Мария Ярославна вышла на крыльцо и оглядела двор, где с самого раннего утра терпеливо ожидали просители. Она сама положила себе за правило раз или два в неделю выслушивать просьбы и жалобы, удовлетворять самые посильные из них и подавать милостыню тем, чьи просьбы она выполнить не в состоянии. Слух о сердобольности великой княгини быстро разлетелся по Москве и окрестным княжествам. К ней шли крестьяне с обидою на самоуправство и самодурство приказчика, монахи с жалобой на удельного князя, позарившегося на монастырские земли. Тем она всегда старалась помочь, обращаясь непосредственно к сыну, и Иван не спорил с матерью, зная, что проще выполнить просьбу матери, нежели выслушивать её бесконечные напоминания, раздражавшие его и отвлекающие от дел.

Иногда Мария Ярославна расспрашивала кого-нибудь из просителей о жизни его, о его семье, деревне, об урожае, о величине годового оброка и слушала внимательно, не перебивая, а затем одаривала деньгами. И хотя такое случалось не всегда, народ преисполнялся восторженного обожания по отношению к ней и благословлял Господа, давшего люду православному такую княгиню.

В тот день Мария Ярославна явилась перед народом позднее обычного. Обед, на который она позвала сына, затянулся. И поводом опять стали братья, жалующиеся матери на Ивана и обвиняющие того в скупости и нежелании по чести делить сумму новгородского откупа.

— Ты, матушка, всё жалеешь их, будто все они дети малые, — покачал Иван головой. — А они коли и дети, так лишь умом своим недалёким. Ну подумай, ежели пойду на поводу у них, отдам каждому по доле равной? Надолго ль Юрию доли своей хватит? А то, что я с него семьсот рублей долгу не требую сей же час, он не говаривал?

— Юрию-то что пенять тебе? — произнесла Мария Ярославна. — Ни детей у него, ни жены, сам хвор, дольше твоего не проживёт, а тогда ведь к тебе отойдёт всё.

— Ко мне, — кивнул Иван. — А я кто? Не государь разве? Не мне ль государство держать волею Господа нашего? Да разве ж на свои нужды деньги нужны мне! Вон без меня Андрей Меньшой похозяйничал, казначей в себя прийти не может от урону казне. Это как? И ему, по-твоему, равную долю отрежь да отдай? Эдак всё разбазарим в два счёта, вновь себя обескровим, а кругом того и ждут враги наши.