Сергей Махотин - Марфа окаянная

Мария Ярославна понимала, что в словах сына есть и резон, и правда. Действительно, никто из сыновей не в силах был держать власть столь же решительно, как Иван, и смотреть в будущее с такой же осмотрительностью, как он. Но ей хотелось, подчиняясь своему материнскому сердцу, чтобы братья признали это не благодаря унижению своему. Неужели нельзя было с каждым из них переговорить Ивану, найти подобающие, ласковые слова и для Юрия, и для Андрея Меньшого, и для Андрея Большого. Да что они, не прислушались бы разве к брату, не одна разве кровь в них течёт?

Ивана этот разговор тяготил не меньше матери, но в отличие от неё он знал , что ничего уже нельзя изменить в отношениях с братьями, и беспокоился лишь о гневе своём, который не сможет вовремя сдержать. Тогда что ж — братоубийцей будут его звать? Ну а если удача повернётся к ним лицом, к Андрею или Борису?.. Андрей Меньшой чуть не хозяином великого князя Ивана встретил, когда вернулись из похода на Новгород. Сын Иван к нему привязался, тоже некстати это. Нужно, пожалуй, одарить братьев сколь-нибудь, не слишком щедро, но поровну, упредить грех, который может случиться.

Он решил переменить разговор:

— Слышал, камни уже начали тесать для нового храма Богородицына.

— Митрополит торопится, заждался, — улыбнулась Мария Ярославна. — К январю хочет храм заложить. Мастера московские готовы. За владимирскими и суздальскими послано. Андрюша Холмский за новгородскими мастерами отъезжает на Покрова. Сдвинулось дело, слава Господу нашему.

— Навряд успеем к январю, — покачал с сомнением головой Иван. — Старая церковь не разобрана ещё. Да санный путь, чтобы камни возить, неизвестно когда в этот год проложится.

— Зима ранняя должна быть в этот раз, — ответила Мария Ярославна. — Вон лето какое сухое было. По всем приметам скорых морозов жди.

— Что ж, хорошо, коли так. Господь благоволит к нам ныне. А Холмскому Андрею я порученьице дал небольшое, благополучия нашего касающееся.

— Он смышлён, — сказала Мария Ярославна, не расспрашивая, о каком именно поручении идёт речь. — Справится. Ты бы и к отцу поласковей был, он верный тебе человек, камня за пазухой никогда держать не станет.

— Да разве я суров к нему? — удивился Иван. — Вроде не обижаю пока.

— Мало не обижать, надо и поддержать воеводу своего лучшего. Фёдор Давыдович вон в боярах давно, а Данило Дмитриевич не меньше его заслуг имеет.

— Неужто сам через тебя просил? — предположил недоверчиво Иван.

— Что ты, Бог с тобой, — замахала рукой Мария Ярославна. — Сам он ни за что просить не станет, не посмеет, да и достоинство боится ронять.

— Достоинство... — поморщился Иван. — Служи он не мне, а кому другому, поглядел бы тогда на достоинство его!

— Однако же не другому, а тебе крест целовал, — произнесла Мария Ярославна с укоризной.

— Ну ладно, я подумаю ещё о нём, — сказал Иван. — Ты бы, матушка, себе испросила хоть раз что-нибудь, а то всё о других радеешь.

— Да что мне, сынок, для себя просить, — улыбнулась великая княгиня. — Одно у меня желание — сыновей в добром здравии да в душевном согласии перед собой зреть.

...Оглядев с высокого крыльца просителей, она, как обычно, выбрала нескольких, к кому следовало, по её мнению, подойти в первую очередь. Предпочтение всегда оказывалось монастырским людям. Высокий монах со скорбным выражением измождённого лица привлёк её внимание. Мария Ярославна, поддерживаемая слугами, спустилась с крыльца и подошла к старцу:

— Откуда пришёл, святой отец?

— С Холмогор, матушка. Игуменом Петровской обители послан с нижайшим поклоном тебе. — И он действительно согнулся чуть не пополам, поклонясь великой княгине.

— Издалека. Что же за нужда у вас там?

— Вой московские пограбили нас, и без того перебивающихся мздой малою, что православные давали. Ране новгородские купцы жаловали нас милостынею, а теперь нам то в упрёк. А вера-то на всех одна, и для тех, и для других, и для москвитян, и для новогородцев.

— Что же ты хочешь? — нахмурилась Мария Ярославна.

— Пусть в покое оставят обитель нашу, посевы не вытаптывают, землю не отымают. Не по-Божески сие.

— Хорошо, будет о том сказано великому князю, — кивнула Мария Ярославна и подошла к следующему просителю. Им оказался довольно упитанный купец с реденькой бородкой, весьма странно выглядевшей на круглом и румяном лице.

— Коломенские мы, — пробасил он. — Быков перегоняли на Торг. Встали на постой у Митрия на Полянке. У того дочь на выданье. Так почудилось ему, будто я до дочери евонной охоч. Мало, что оглоблей все рёбра мне пересчитал, дак и бородёнку не пощадил, подрал, окаянный. Вели, матушка великая княгиня, наказать злыдню.

— Как же наказать его? — слегка улыбнулась Мария Ярославна.

— Пущай Ксеньку свою за меня отдаст всё же да в приданое кузню.

— Так значит, охоч ты всё-таки до дочки-то его? — прищурилась великая княгиня.

— Да не то чтобы так, малость только.

Мария Ярославна покачала головой и, не удостоив его больше ни единым словом, пошла дальше. Она остановилась перед четырьмя женщинами в чёрных платках, глаза их покраснели, видимо от слёз. Одна из женщин, всхлипывая, запричитала:

— Кормильцев лишились мы, что в поход с государем отправились. Убиты, бают. А у нас у кажной ребёнки малы на руках. Как, чем кормить, не ведаем. Помощи также неоткуда ждать. Только на тебя, матушка ты наша, вся надёжа.

Остальные женщины, поддаваясь её горестному причитанию и жалея себя, заплакали.

— Выдать каждой по гривне, — распорядилась великая княгиня и прибавила, обращаясь к вдовам: — Не вы одни бедствуете, многих горе не обошло. Что ж поделать, Господь страдания ваши видит. Не всё же горю длиться, будет и на вашем веку радость.

Анисья стояла в сторонке и боялась поднять глаза. Она было позавидовала вдовам, получившим деньги, которые и ей бы ох как не помешали. Но причитать так же, как они, у Анисьи не получилось бы, а без этого, как ей казалось, и пробовать лучше не надо, только себя позорить.

— Ну а с тобой, милая, что приключилось?

Анисья подняла голову и обмерла. Прямо перед ней стояла великая княгиня и ласково смотрела на неё.

Первым порывом Анисьи было поддаться этому ласковому взгляду и мягкому голосу, рассказать всё, что томило её сердце, поделиться горестью своей. Но тут же она вспомнила о том, что сама себе загадала: если пожалеют её, милостью одарят, значит, нет у неё больше надежды, что вернётся Тимофей. И она сжалась вся, затрепетала, как девушка перед венчанием, которая боится своего будущего.

— Что же ты молчишь? — переспросила Мария Ярославна. — Ко мне не молчать приходят, а боль сердечную выговорить. Может, помочь тебе смогу.

— Прости, матушка, что обеспокоила, — еле слышно выговорила Анисья. — Ничего не надобно мне.