Александр Бородыня - Крепостной шпион

«Наверное, капитан, — подумала она. — Уж никак не ниже.

Звона сабель ей слышно не было, мешало стекло и общий шум улицы, но следить за поединком было интересно. Когда обидчик сделал неосторожный выпад, Анна даже всхлипнула от раздражения.

В раннем возрасте, обученная фехтованию своим странным дядюшкой, и зная в этом толк, девушка ясно видела тактические ошибки дуэлянтов. Ей хотелось вмешаться то на стороне одного, то на стороне другого, хотя всем сердцем юная красавица болела, конечно, за своего несчастного офицера, и желала ему маленькой победы.

Откуда же ей было знать, что наблюдаемая за окном сценка, была чистый театр.

Отчаявшись привлечь внимание девушки, гвардейский поручик Измайловского полка Василий Макаров уговорил своего приятеля, Афанасия Мелкова, изобразить поединок прямо под окнами влюблённой.

— Немножко пофехтуем, — предложил Василий. — Потом я поскользнусь, упаду, а ты сделаешь вид, что хочешь меня, поверженного, заколоть. Она испугается и от этого, может быть, полюбит меня. Ты согласен?

— Согласен, но при одном условии.

— На любое условие готов.

— На следующий день после спектакля пойдёшь в дом генерала Бурсы и посватаешься, а, иначе, будем считать, что ты проспорил, и должен вернуть проигранные 5 руб.

Старый слуга, как раз вытирающий пыль в гостиной, вздрогнул и уронил тряпку, когда раздался сдавленный крик девушки.

— Он убьёт его! — вскрикнула она. — Убьёт! За что? За раздавленную ногу убьёт!

Не в силах больше смотреть, она отвернулась от окна.

Василий лежал на спине, его сабля, выбитая классическим, заранее избранным приёмом, валялась неподалёку справа. Афанасий, состроив уморительную рожу, изображал безжалостного бретёра. Он занёс своё оружие высоко над головой и вдруг сказал:

— Она не смотрит уже. Вставай. Пойдём, Вась, а то, не дай Бог, жандармы нагрянут. Думаю, за ними уже послали. Не охота мне ещё одну ночь на гауптвахте куковать.

Трудно было себе представить, что девушка в шёлковом белом наряде и лёгкой кисейной шали, порхающая по огромному богатому дому среди зеркал и позолоты, ещё несколько месяцев назад сидела тихонько у окошка в московском доме, одетая в капот — домашнее тяжёлое платье, и вышивала гладью подушечку.

Всё переменилось в одночасье. Вся её жизнь. Анна хорошо помнила, как уколов больно палец, прикусила губу, и опять заставила себя взяться за противное вышивание, когда раздался шум, а вслед за шумом появился усталый человек, который привёз пакет.

В пакете содержалось письмо от дядюшки Анны, Константина Эммануиловича Бурсы. В письме дядюшка приглашал её к себе, в столицу, и предлагал выехать немедля, по получению пакета.

Неожиданная перемена участи обрадовала и одновременно напугала Анну. Три года прожила она под присмотром в доме своей тётки, Тамары Шурсяной, в Москве, на Маросейке. А теперь могла вырваться на свободу.

Отец Анны — полковник русской армии, Владислав Александрович Покровский, пал смертью храбрых в бою под Караз-Базаром в Крымскую кампанию, когда Анна была ещё во чреве. А мать скончалась при родах.

И девочка была взята на воспитание сестрою матери, тёткой Натальей и женой тайного советника иностранной коллегии, генерала Константина Бурсы. До шести лет Анна не знала о том, что Наталья Алексеевна и Константин Эммануилович не её мать и отец.

А когда Анне исполнилось шесть, она вторично сделалась сиротой — на переправе через Оку лодка перевернулась, тело Натальи Алексеевны выловили только через два дня рыбаки.

Тогда-то и открылось, что она не родная дочь Бурсы, а только временно находится под опекой и по достижении совершеннолетия должна унаследовать богатое имение собственных родителей.

После гибели Натальи Алексеевны за воспитание маленькой Анны взялся дядюшка, Константинович Эммануилович Бурса. Бездетный курский помещик, к тому времени уже генерал в отставке, мечтал иметь сына, и за 14 лет, что они прожили вместе, привил девочке умение здраво судить об обстоятельствах, а также и способность представить себя на месте другого человека, и принять в критическую минуту единственно верное решение — это были чисто мужские качества. Хорошее домашнее образование с гувернантками и учителями, выписанными из Италии и Франции, умение держать себя в обществе, музыка и языки, сочетались с верховой ездой и захватывающей псовой охотой.

Когда девочке исполнилось 14 лет, она также хорошо, как и строить вычурные фигуры менуэтов или мазурки, умела поразить противника шпагой, и попадала из пистолетов в карту с двадцати шагов.

Но что-то произошло в столице. Бурса, по не ясной для девочки причине, был вынужден покинуть своё поместье и уехать за границу.

А юную Анну Владиславовну отправили в Москву ко второй её тётке — Тамаре Шурсяной, урождённой Покровской.

В течение трёх следующих лет девушка не могла не то, что лихо вскочить на коня, но даже взять в руки саблю, к чему привыкла. За три года ни одного урока фехтования, ни одного самостоятельного шага, ни одного решения. Рядом не оказалось ни одного человека, с которым Анна могла бы быть откровенной.

Девушку распирала жажда действия, а между тем, самый острый предмет, которым она владела, была игла для вышивания. За каждым шагом её в усадьбе тётки следили. Следили мягко, по-родственному, как можно следить за богатой невестой на выданье.

Были вечера, когда с тоскою глядя в окно на улицу, Анна Владиславовна думала, как ей сбежать из этого уютного, тёплого дома. С каждым днём, с каждым часом девушка тосковала всё больше, и неизвестно чем бы разрешилась её тоска, если бы вернувшийся из-за границы дядюшка, не пригласил Анну к себе.

Оказалось, что дядюшка Константин Эммануилович, выстроил в столице большой новый дом, и предлагал переехать к нему. Тётка не возражала.

В присланном письме, как умный политик, Константинович Эммануилович приводил совершенно неопровержимые доводы за переезд девушки.

«Не в пример вашей медлительной и сонной Москве, где Анечка более как на какого-нибудь мягкосердечного помещика, проводящего всю свою жизнь в склоках с соседями, рассчитывать не может, — писал он, — в Петербурге можно будет устроить нашей девочке наилучшую партию».

Через неделю после прихода письма, простившись с тёплой ленивой Маросейкой и расцеловавшись со слезливою своей тёткой Тамарой, Анна покинула Москву.

Нельзя сказать, что стычка, увиденная из окна, напугала девушку. Просто захотелось ей вскрикнуть, и она вскрикнула.

Совсем ещё недавно по дороге из Москвы в Петербург, Анна стала свидетельницей одной дуэли с печальным концом, и это было достаточно серьёзным испытанием. Присутствуя на дуэли наблюдателем, Анна Владиславовна сперва задохнулась при виде проткнутого шпагой человека, но уже за завтраком могла поддерживать разговор, шутила и даже выпила немножко вина.