Эрнест Дюплесси - Филипп Август

Но гостеприимство и обстановка, по-видимому, вполне удовлетворяли гостя. Он расхваливал превосходное вино и с большим аппетитом воздавал честь поварскому искусству Онфруа, так что смущение де Куси очень скоро рассеялось, и он весело шутил и смеялся со своим посетителем. С кубком в руках они пели и пили по кругу. Наконец в завершение пиршества Куси приказал позвать Галлона и натянуть веревку через всю залу. В этот вечер шут отличился и совершал необыкновенные штуки фиглярского искусства.

– Да что у него нос-то, поддельный что ли? – спросил Гийом, которого очень забавляла физиономия Галлона.

– Нет, это его натуральный нос. По крайней мере, я никогда не видал у него другого.

– Возможно ли такое? Ничего подобного на свете не бывало! Ведь это настоящая сарделька по размеру, по цвету, и по форме. Никогда не поверю, чтобы это был человеческий нос.

– Галлон! – крикнул Куси. – Принеси-ка сюда свой нос и докажи рыцарю, что это твоя неоспоримая собственность.

Галлон мигом повиновался и, приближаясь к Гийому, совершал носом такие быстрые и разнообразные движения, что сомнения никакого не оставалось – нос был его собственностью.

Но Гийом не удовлетворился этим доказательством, и, лишь только Галлон остановился рядом с ним, он схватил его нос двумя пальцами и так дернул, что самая упорная подозрительность должна была рассеяться. Галлон выхватил до половины свой кинжал, но Куси, грозно нахмурив брови, закричал:

– Оставь! Что он у тебя взял?

Кинжал тотчас опустился в ножны. Сам Галлон обратил все в шутку и, метнувшись назад, раза четыре перекувырнулся и со смехом убежал.

– Признаюсь, будь он хоть король, у меня недостало бы сил противиться искушению, – сказал де Ла Рош-Эймон, рассмеявшись. – Не нос, а диковина, и сколько величия придает он физиономии!

– Величие безобразия. Но будьте с Галлоном осторожнее – он мстителен и лукав, как обезьяна.

– Не беда! Я подарю ему два золотых и думаю, что недорого поплачусь за честь прикосновения к такому носу.

Вечер кончился среди шуток и смеха. Де Куси, желая почтить гостя, сам проводил его в спальню.

На другой день с восходом солнца в замке все пришло в движение. Гийом де Ла Рош-Эймон подал уже знак к отъезду, когда Куси вышел на парадный подъезд и стал его убеждать погостить несколько дней, но Гийом отказался. Тогда хозяин объявил причину своего приглашения, которая казалась ему непреодолимой.

– Я узнал, – сказал он, – что в мое отсутствие в соседних лесах обосновалась шайка разбойников, и мне хочется выжить их острым копьем. В моей свите три десятка людей, а так как ваша тоже состоит из тридцати воинов, то мне пришло в голову, что вы могли бы присоединиться к нашей экспедиции. У нас не будет недостатка в работе, и я почту за счастье поделиться этой честью с таким достойным рыцарем, как вы.

Гийом слегка покраснел, уверяя, что крайне важное дело не позволяет ему задержаться даже для такой веской причины, и что он и так уже потерял много времени, когда заблудился; но во всяком случае он готов с удовольствием предоставить Куси в распоряжение своих воинов, находя, что для сопровождения ему достаточно одних пажей и оруженосцев.

Куси довольно сухо отверг это предложение, и Гийом из-за отказа сильно упал в его глазах. Однако он проводил гостя до ворот и вышел с ним на прощанье, пожелав счастливого пути.

Гийом хранил молчание до тех пор, пока замок не скрылся из вида, потом повернулся к своему любимому оруженосцу и с громким смехом сказал:

– Видал ли ты, Филиппо, когда-нибудь ужин более достойный шайки нищих, каким вчера угощали нас? Ведь я целую ночь не спал из-за того, что моему желудку трудно было переварить эту проклятую свинину.

– Да и вся посуда как раз подходила к угощенью! – отвечал оруженосец. – Это нищий, а не дворянин!

– И выдумал какую еще штуку: не пойду ли я драться против честной шайки, которая никакого зла мне не сделала! Рисковать жизнью и лошадью, чтобы избавить Куси от нее! Да уж я не такой дурак.

– И я тоже, разумеется, – подтвердил оруженосец.

– И я также! – раздался голос как будто с облаков.

Гийом вздрогнул и, подняв голову, увидел две длинные ноги, раскачивающиеся в воздухе с верхушки дерева. Но ноги мигом исчезли, а чуть ниже показались две руки. В ту же минуту руки снова уступили место ногам, и после трех-четырех таких оборотов Галлон уже стоял перед самым носом юного рыцаря.

– Э, да это сам король шутов явился за воздаянием! – сказал Гийом и, вынув из висевшего на поясе кошелька две золотые монеты, бросил фигляру. – Держи! Твой хозяин не часто может вознаграждать тебя с такой щедростью.

– Покорно благодарю, щедрый красавец, покорно благодарю! – вскричал шут, подхватывая на лету обе монеты и принимаясь выделывать ими разные трюки. – И за это я сообщу вам весточку, которую не узнать бы вам, когда бы не ваша доброта! Ха-ха-ха! Та, которую вы любите, находится теперь в замке Монморанси. Поспешите туда, и она ваша! Прежде всего расположите к себе доброго старика. Расскажите ему о ваших обширных владениях, о ваших прекрасных замках: известно, что старый граф Жюльен так любит золото, как будто им можно вымостить дорогу на небо и попасть прямо в рай. Ха-ха-ха! А раз отец попал в мешок, дочь сама полезет вслед за ним. У вас же так много прекрасных земель, что поневоле пожелаешь чужих – так вы уже кстати получите земли графа Жюльена. На том и мир стоит, знаменитый красавец! Мы любим давать тем, кто ни в чем не нуждается, а кто в несчастье, так мы тем в глаза плюем. Славный подарок! Ха-ха-ха!

Скорчив Гийому рожу, шут подпрыгнул и исчез в лесу. Но оказавшись вне опасности от преследования, он повалился наземь и, катаясь по траве, хохотал и кричал в каком-то диком восторге.

– Отмщен! – восклицал он. – Бык спешит на бойню, а Куси будет мясником! Ха-ха-ха! Молодой безумец будет просить согласия у старого безумца и получит его. Прекрасная Алиса в отчаянии даст о том знать Куси, а Куси возьмет меч и вызовет на бой красавца, который не осмелится отказать, а мой мясник, мой рубака сарацинских голов, отправит его на тот свет! Ха-ха-ха! Будет знать, как дергать чужие носы! Проклятый нос, проклятая рожа! – вскричал он, ударяя себя кулаком по лбу, – всякого человека кто-нибудь да любит, а от меня все бегут, меня презирают, ненавидят! Я сам себя ненавижу!.. Но разве я дьявол… А если так – горе тому, кто осмелится презирать меня!

Когда до папы Иннокентия Третьего дошло известие о том, с какой яростью отверг король Филипп Август требования легата и с каким восторгом все бароны перешли на сторону королевы, он испугался, но только на минуту. Устрашила его мысль, что он вступил в борьбу, которая ему не по силам, но папа тут же взбодрился. Он знал, как велико влияние церкви на народ, знал всю силу ненависти баронов к монархической власти; и с изумительным хладнокровием и благоразумием взвешивая и соразмеряя величину опасностей с эффективностью средств, находящихся в его распоряжении, Иннокентий готовился нанести решающий удар. Во всяком случае, он не собирался забывать о присущих ему по натуре умеренности и осторожности, и намерен был начать войну только исчерпав все мирные средства. Легату он отдал приказание созвать собор французских епископов и отлучить Филиппа от церкви за возмущение, а на его королевство наложить интердикт – церковное запрещение священнодействовать. Епископов такая строгая мера устрашила; тогда папа велел своему легату отложить на время исполнение церковной кары, предоставив свободу действия французским прелатам, будучи заранее убежден, что все их попытки уговорить короля останутся безуспешны.