Эрнест Дюплесси - Филипп Август

Между тем король Филипп Август не оставался в бездействии, хотя, по-видимому, у него не было на уме иной заботы, как развлекать свою возлюбленную королеву; казалось, он поставил перед собой задачу посредством любви и увеселений отвлечь ее от размышлений о печальной истине, которая дошла наконец до ее сведения. Беспрестанно переезжал он с одного места на другое, то стараясь оглушить ее блистательными праздниками, то уединялся с нею в каком-нибудь замке, где силою нежной страсти и сердечных излияний заставлял ее забывать про грозу, нависшую над их счастьем.

Две недели прошло после происшествия, так печально прервавшего турнир; в том самом Компьенском замке, где Агнесса Меранская испытала столько счастья, сидела она снова, склонив голову над пяльцами и окруженная своими придворными дамами. Ея нежная рука вышивала яркими цветами по белому атласу верхнее платье, какое тогда носили рыцари; по быстроте, с которой действовали ее пальцы, было видно, что она сильно торопилась закончить свою работу. Занятая делом, королева напевала нежную песенку, но видно было, что ее голова наполнена совсем другими мыслями.

– Король уехал в четверг, кажется, так? – спросила она неожиданно.

– Нет, ваше величество, король уехал в пятницу и ранее воскресенья не сможет вернуться, – сказала одна из придворных дам. – Да и на это скорое возвращение рассчитывать нельзя, потому что король английский преисполнен хитрости и лукавства, так что наш государь ни с одним из своих вассалов не теряет так много времени, как в сношениях с ним. Ах, будь я на месте его брата, графа Солсбери, этого храбрейшего рыцаря на свете, давно бы я свергла с престола этого незаконного короля и возвратила бы корону нашему Артуру Бретонскому, законному наследнику.

– Да где же этот маленький шалун? – спросила королева. – Мне надо у него узнать, как должны быть вышиты его наплечники: золотом или шелком?

Вдруг приподнялась портьера, закрывавшая двери, и прекрасный мальчик лет пятнадцати, стройный и грациозный, вошел в комнату. На нем были голубая шелковая туника и такого же цвета шапочка, которая удивительно хорошо оттеняла ослепительной белизны лоб, обрамленный светло-русыми роскошными локонами.

– Прелестная кузина, я был от вас гораздо ближе, чем вы это предполагали, – сказал он, преклоняя перед нею колено и целуя руку, работавшую для него.

– Артур, неужели вы подслушали у дверей? – спросила она с упреком. – Это преступление для молодого человека, который через несколько дней будет рыцарем.

– Я не способен на такой проступок, Агнесса, – сказал он, бесхитростно глядя на нее. – Я был у матери, а спускаясь с лестницы, услышал ваше пение и остановился, чтобы послушать. В этом ничего дурного нет, прелестная кузина, – докончил он с улыбкой.

– А как здоровье герцогини Констанции? – спросила Агнесса.

– Немного лучше, и она поручила мне поблагодарить вас от ее и моего имени за вашу доброту и за то, что взяли на себя обязанность, которую матушка не может выполнить по болезни.

– Благодарить меня не за что. Во Франции не найдется дамы, которая не сочла бы за честь работать для такого благородного рыцаря. Но скажите-ка мне лучше, как вы желаете, чтобы наплечники были вышиты? Золотом или шелком? Вот уже десять минут, как я не могу решить.

По этому важному вопросу разгорелись жаркие дебаты: Артур в итоге выбрал шитье золотом. В эту минуту появился паж с докладом о епископе Герене, испрашивающем аудиенции у королевы.

Агнесса побледнела: первый удар поразившего ее несчастья так глубоко проник в ее сердце, что она невольно трепетала в ожидании второго, и неожиданный приезд гостя пробудил в ней мрачное предчувствие. Однако она обуздала первое впечатление и, не выказывая беспокойства, приказала пажу просить епископа. Артур последовал за пажом, и минуту спустя госпитальер вошел.

Но он был не один. За ним следовал старый монах в грубой шерстяной одежде и с длинной белой бородой – это был пустынник Бернар. Епископ почтительно поклонился королеве; пустынник благословил ее. Агнесса пребывала в таком сильном волнении, что не могла говорить и молча указала на стулья, придвинутые к ее креслу.

– Ваше величество, – сказал Герен, смотря на придворных дам, удалившихся в глубину комнаты, – мы с братом Бернаром должны поговорить с вами о важных предметах и потому осмеливаемся просить у вас аудиенции без посторонних лиц. Наши престарелые годы и сан служителей церкви дают нам надежду, что нам не будет отказа в этой милости.

– Конечно, – отвечала королева, призывая на помощь все свое мужество, – если вы этого желаете, я прикажу моим фрейлинам оставить нас наедине, хотя не могу скрыть, что ваша просьба удивляет меня. Прошу вас выйти в другую комнату, – обратилась она к дамам. – Я позову вас, когда будет надо.

Ее приказание было немедленно исполнено.

– Позвольте узнать: что хотите вы сказать Агнессе Меранской? – спросила она у епископа.

– Королеве, потому что мы обращаемся к нашей государыне и, зная, какие высокие достоинства и добродетели преисполняют ее душу, заранее уверены, что она простит нам огорчения, которые мы против воли причиняем ей, и вполне надеемся на успех нашего предприятия. Отец Бернар, к мудрым советам которого часто прибегал ваш августейший супруг, согласился меня сопровождать. Об истинном положении государства вы услышите не от меня – в моей искренности вы могли бы усомниться, – но от него. Я желал этого, хотя знаю, что подвергаюсь опасности огорчить ваше величество и навлечь на себя гнев короля, нашего властелина.

– Отец мой, – сказала Агнесса кротким, но твердым голосом, – прежде чем вы начнете, выслушайте, что я вам скажу. Если благо моего Филиппа и его королевства требует, чтобы вы оскорбляли мое сердце, не щадите меня. Агнесса Меранская дает вам на то позволение, и что бы вы ни говорили, она не будет жаловаться. Но если цель вашего предприятия противна воле Филиппа, нашего и моего государя, то королева отказывается слушать вас.

Тут Герен хотел было прервать ее.

– Дайте мне закончить, – продолжала молодая женщина. – Я знаю, о чем вы хотите говорить. Ваши поступки, хотя рискуют навлечь неодобрение короля, имеют целью его будущее благо. Но и этого оправдания я не могу допустить для вас. Я почту оскорблением для мудрости короля, если позволю подвергать ее сомнению, и не хочу следовать другой воле, кроме его собственной. Со всем смирением готова я выслушать ваши мнения и советы. Но не говорите ничего такого, что Филиппу не угодно, чтобы я слышала, потому что я не стану в таком случае обращать внимания на ваши слова. Предупреждаю вас: я ничего не буду делать без его приказания.

Несколько изумленный неожиданным сопротивлением, Герен украдкой взглянул на пустынника.