Эрнест Дюплесси - Филипп Август

Бароны восторженно рукоплескали этому решению. Монжуа получил приказание немедленно провозгласить вызов королю английскому. Аббат Трефонтен понял, что в этом деле вмешательство церкви будет бесполезно, и потому удалился, не скрывая своего неудовольствия. Филипп провожал его до дверей взглядом, сверкающим торжеством.

– Сир де Куси, – сказал король, обращаясь к рыцарю. – Невеселые известия вы нам привезли, тем не менее мы вам очень рады и желаем сохранить вас при нашем дворе до тех пор, пока не выступим против Иоанна Английского. Вассалы танкарвильские уже собраны, и если не успели выступить в пользу Артура, то помогут отмстить за его смерть. Благородные бароны, – продолжал он, обращаясь к вельможам, – надеюсь, вы не откажетесь поужинать со мною сегодня. Но прежде этого я должен исполнить тяжелую обязанность – сообщить матери о смерти сына и по возможности утешить ее в горе.

Раскланявшись с баронами, он вышел из залы и направился в покои герцогини Констанции.

Агнесса Меранская, заточив себя в замке Ролльбуаз, оставалась верна своему обету никого не принимать до тех пор, пока папа не вынесет вердикт насчет первого развода короля. Но с каждым днем усиливались ее грусть и безнадежность. Она узнала о новых несогласиях, возникших между Иннокентием Третьим и Филиппом Августом. Не могли скрыть от нее и того, что святейший отец, скрывая свое недоброжелательство под видом мелочной обрядности и пустых придирок к словам, затягивал дело и, по-видимому, предоставлял времени выработать предлог, который избавил бы его от необходимости созвать собор французских епископов.

Мало-помалу надежда исчезала. Грустные предчувствия пробуждались в ее душе, и глубокая затаенная тоска подтачивала ее здоровье, нанося ему смертельные удары.

Лицо ее давно уже побледнело и исхудало, глубоко запавшие глаза горели лихорадочным огнем, и тому, кто прежде видел Агнессу во всем блеске молодости и красоты, она казалась теперь бледным призраком.

Она избегала общества, с трудом выносила присутствие прислужниц, позволяя им только на некотором отдалении следовать за ней на прогулках, и почти никогда ни с кем не разговаривала.

Одну Алису она полюбила и приблизила к себе, и то может быть потому, что Алиса понимала, что глубокая печаль не хочет утешения, и никогда не старалась развлекать королеву, которая всегда приветливо принимала ее.

Прошло уже около месяца с тех пор, как Куси вернулся из плена в Париж. Однажды утром Алиса вошла в комнату королевы и увидела, что та держит в руках свое венчальное кольцо и заливается слезами, глядя на него. Алиса хотела тотчас удалиться, но королева остановила ее.

– Посмотрите, – сказала она, указывая на кольцо, – не есть ли это предзнаменование, что счастье навеки оставило нас, когда даже бесчувственные предметы, и те покидают нас в горе? Вот это кольцо я получила с таким счастьем, и пока живу, не расстанусь с ним, и вдруг сегодня оно упало у меня с пальца! Не есть ли это предзнаменование?

– Я уверена, что в этом ничего нет зловещего, – отвечала Алиса. – Напротив, поверьте мне, это доказывает, что скоро настанет день, когда оно опять займет свое место для жизни, счастья и надежды.

– Так это, видно, будет на небе, – отвечала Агнесса, печально покачав головой.

– Не обманывайтесь, Алиса, – печаль произвела необратимые опустошения и святейший отец справедливо придумывает отсрочку за отсрочкой. Ожидаемый предлог – моя смерть – представится ему еще скорее, чем он предполагает. А между тем мне не хотелось бы умирать, потому что я знаю – смерть моя сокрушит Филиппа. А все же дни мои подходят к концу, и кроме покоя могилы нет у меня других надежд. Сколько силы в страдании, томящем меня, если это кольцо от своей тяжести падает теперь с моего пальца, тогда как прежде я с трудом его надевала?

Алиса опустила голову и ничего не отвечала: у нее недоставало сил вселять бесплодную надежду.

– Сегодня утром, – опять заговорила королева, – я хотела написать герцогине Констанции, желая сказать ей в утешение несколько слов о смерти бедного Артура, но никак не могла. Сама не знаю, от того ли, что мой ум поглощен собственным горем, и недостает у него мысли для чужого несчастья, только каждое слово, написанное мной, могло навести еще большее уныние на бедную мать, но никак уже утешить ее и поддержать в ней мужество. Сознавая свое бессилие, я опустила руку и вдруг – кольцо скатилось с пальца и упало на пол. В этой случайности я невольно увидела печальное предзнаменование, но не оно заставило меня плакать. Нет, но оно напомнило прошлое, и мне ясно представилась противоположность этого счастливого прошлого с моим настоящим. Ах, Алиса, настоящее само по себе ничего значит, цену настоящему придают вещи, соединяются с его прошлым или с будущим – а этих цепей не существует для меня. Они все разбиты!

– Ваше величество, – сказала Алиса, стараясь придать другой оборот ее мыслям. – Эта противоположность должна быть ужаснее для герцогини Констанции. Горьки ваши слезы, кто может в этом усомниться? Но с чем можно сравнить слезы матери, оплакивающей смерть своего сына? Говорят, что во Франции нет замка, где не пробудилось бы ужаса при известии о смерти ее сына, нет рыцаря, который не спешил бы вооружиться, чтобы отмстить за него. Все разделяют негодование сира де Куси, вызвавшего на бой короля Иоанна в окружении его баронов и бросившего перчатку прямо на ступени его трона. Но это еще не все. Иоанн Анжуйский был вызван на суд в палату пэров как мятежник и убийца, и сегодня срок, когда он должен появиться.

– Сегодня, вы говорите? – спросила королева, вдруг выходя из задумчивости.

– Точно так, государыня. По крайней мере, мне так сказала… моя горничная Элеонора, – отвечала Алиса, покраснев.

Ей не хотелось признаться, что она вчера виделась с рыцарем де Куси, и по обязанности правдивого историографа нам надо сознаться, что это свидание было не первое, потому что за этот месяц у рыцаря пробудилась вдруг страсть кататься верхом по дороге из Парижа в Ролльбуаз.

– В таком случае надо послать гонца в Париж, – продолжала Агнесса. – Если король Иоанн не явится на суд или если его осудят как преступника, то будет война, а так как я не могу видеть Филиппа, то хочу по крайней мере знать все, что интересует его. Другого утешения у меня нет. Милая Алиса, прикажите распорядиться на этот счет.

Алиса немедленно повиновалась, и через несколько минут солдат, отправленный комендантом замка, мчался во весь опор по дороге в Париж.

Сведения, полученные Алисой, были совершенно верны, и в то время, когда она сообщала их королеве, пэры собирались уже в зале заседаний в Луврском дворце.