Эрнест Дюплесси - Филипп Август

Великолепная картина представлялась глазам. Знаменитые феодалы соперничали друг перед другом роскошью; они созвали своих вассалов и подвассалов из самых богатых, чтобы те образовали их свиту при дворе.

Во внутренних дворах толпились оруженосцы, воины и лошади. Над всем этим развевались знамена и значки их властелинов; в приемных залах теснились рыцари и аристократы в богатейших костюмах. Шелк, бархат, золотая и серебряная парча оспаривали преимущество друг перед другом; нельзя было шагу сделать, чтобы не натолкнуться на какого-нибудь знатного властелина или знаменитого воина.

Но все уступало перед великолепием и величественностью залы заседания, где собрались пэры королевства. На всех были горностаевые мантии блистательной белизны, которые спускались широкими величественными складками, и все это придавало собранию вид невыразимого величия и важности.

Суровы и серьезны были пэры, казалось, глубоко проникнутые важностью возложенного на них поручения. Все замерло в ожидании открытия заседания.

В конце залы, окруженный всеми королевскими почестями, восседал на высоком троне под балдахином из золотой парчи Филипп Август.

На голове у него был золотой обруч, украшенный драгоценными каменьями, что едва отличало его от других пэров, из которых у каждого на голове была корона, отличительный признак его титула; но Филипп над всеми господствовал величием и достоинством своей осанки и царственного вида: не столько скипетр в руках выдавал его высокое призвание, сколько внушительная наружность и сознание своей силы, ясно запечатленное на строгих и величавых чертах лица.

По левую сторону трона стоял герольдмейстер Монжуа, хранитель пергаментного свитка, на котором значилась жалоба герцогини Констанции, герцогини Бретонской, требовавшей справедливого наказания Иоанна Анжуйского, самозваного короля английского, убийцы Артура Плантагенета, его родного племянника и законного властелина.

Куси стоял по правую руку от короля. Он не был вооружен и не имел на себе наряда пэра, хотя по рождению имел право заседать между ними. Но как свидетель, обвиняющий подсудимого, не мог находиться среди судей.

Многие места, назначенные пэрам, оставались не заняты, и время от времени прибывали гонцы с извинениями баронов, которые по важным причинам или по нежеланию отказывались исполнять свои обязанности. Их извинения принимались как законные, но при некоторых именах король хмурил брови и обменивался выразительными взглядами с канцлером Гереном, занимавшим место у самого трона.

Наконец Филипп Август подал знак герольдмейстеру Монжа, который в сопровождении блистательной свиты герольдов и судебных чиновников двинулся к двери судебной залы и, приказав отворить обе створки, звучным голосом вызвал Иоанна, герцога Нормандского и графа Анжуйского, предстать перед судом пэров Франции и дать ответ на жалобу, поданную на него Констанцией, герцогиней Бретонской.

По принятому обычаю, он три раза повторил вызов; после каждого раза раздавались трубы, потом, как бы в ожидании ответа, некоторое время проходило в безмолвии.

Наконец после коротких переговоров со многими людьми, находившимися за дверями, герольдмейстер вернулся и подвел к трону двух депутатов короля Иоанна, у которого, конечно, не было охоты явиться лично. Один из них был епископ в парадном облачении, другой – рыцарь, знаменитый во всей Европе, Губерт де Бург.

– Добро пожаловать, – приветливо сказал король двум нормандцам, приблизившимся к столу, стоявшему посредине залы. – Но почему же Иоанн Анжуйский не отвечает на сделанный ему вызов и не является сам, чтобы оправдаться перед судом пэров? Болен он? Или отвергает законную власть суда?

– Ваше величество, он здоров, – отвечал епископ, – а наше присутствие здесь доказывает, что как герцог Нормандский и как граф Анжуйский, наш государь не отвергает законной власти пэров королевства. Но прежде чем пуститься в путь по стране, где у него столько неумолимых врагов, он желает, чтобы король французский поручился за безопасность его особы.

– Охотно ручаемся, – заявил Филипп, сильно обрадованный очевидным доказательством того, что король Иоанн не осмелился отвергать власть верховного властелина. – Мы ручаемся не только за личную безопасность короля Иоанна против всякого оскорбления, но и обещаемся обращаться с ним со всеми почестями, принадлежащими его сану.

– Государь, ручаетесь ли вы словом своим, что король Иоанн может, когда ему угодно, вернуться в свои владения? – спросил епископ, устремив на короля проницательный взор, как будто боясь обмана со стороны Филиппа Августа.

– Он может свободно вернуться, если суд пэров позволит ему.

– Но если пэры осудят его, обеспечите ли вы его охранительной грамотою?

– Нет! – воскликнул Филипп сурово. – Нет! Это значило бы нарушить закон. Если пэры обвинят и осудят пэра, то он должен понести кару, к которой его приговорят; хотя бы то были веревка или колесование – приговор будет строго исполнен.

– В таком случае, государь, – сказал епископ очень хладнокровно, – король Иоанн вынужден уклониться от законной власти палаты пэров. Подвергаться осуждению пэров Франции значило бы подвергать свое английское королевство их произволу, а бароны английские этого не позволят.

– А мне какое дело до них? – возразил Филипп. – Неужели я, верховный властелин, должен терять мои права только потому, что мой вассал увеличил свои владения? Уж конечно этому не бывать. Монжуа, выходите в последний раз вызвать Иоанна Анжуйского, и если он не явится, мы и без него обойдемся… Вы слышали мой ответ, господа, – обратился король к нормандцам, – и ваше поручение исполнено. Впрочем, если вам угодно присутствовать при производстве суда и выслушать приговор, чтобы передать его вашему господину, то мы охотно даем вам на то позволение.

Но так как депутаты не сомневались, что приговор будет обвинительным, то отказались воспользоваться милостивым позволением и, откланявшись королю и палате, удалились из залы.

Тогда Монжуа повторил вызов. После этого он доложил заседанию пэров, что Иоанн Анжуйский не явился и, получив от короля приказание продолжать дело без присутствия обвиняемого, прочитал вслух жалобу герцогини Констанции. Свидетелем жалобы был рыцарь де Куси.

По окончании этих формальностей по приглашению короля Филиппа встал герцог Бургундский и произнес громким и твердым голосом:

– По чести и совести признаю Иоанна Анжуйского виновным в смертоубийстве и измене, и присуждаю его, как изменника, к конфискации его имущества в пользу верховного властелина, а как убийцу – к усечению головы. Господа и пэры, я сказал, и слова мои сказаны по совести.