Наталия Сотникова - Графиня Дюбарри. Интимная история фаворитки Людовика XV

«Париж, 21 сентября 1792 года

Год IV Свободы и Равенства

Имею честь сообщить вам, мадам, что ваши паспорта только что возвратились из муниципалитета, завизированные и в полном соответствии с правилами. Прошу вас направить доверенное лицо, чтобы забрать их. Я полагаю, что было необходимо предпринять сию предосторожность во избежание того, чтобы они не попали в чужие руки. У меня вызывает чрезвычайную досаду задержка, причиненная вам, но вы должны быть убеждены, что это происходит не по моей вине.

Но полученный документ давал мадам Дюбарри лишь право покинуть коммуну без какого бы то ни было упоминания о поездке в Лондон. Графиня опасалась, как бы вследствие этого по доносу какого-нибудь санкюлота муниципалитет не навесил на нее ярлык эмигрантки. Она вновь взялась за перо и сочинила следующее письмо Лебрёну.

«Мсье, я получила письмо, которое вы оказали мне честь написать, и мои паспорта. Я глубоко тронута заботой, которую вы проявили, обеспечив их визирование. Но, поскольку ни в вашем письме, ни в моем паспорте не упомянута моя поездка в Лондон, где моего присутствия требует мой несчастный процесс, я боюсь столкнуться с трудностями в сем путешествии. К тому же, мой муниципалитет, не видя разрешения для моего путешествия в чужеземную страну, может счесть меня эмигранткой и опечатать мое имущество. Однако, мсье, я смелю надеяться, что ваша любезность и желание быть полезным, которое вы засвидетельствовали мне, пробудят у вас желание прояснить мне вышеизложенное. Я верю, что одно слово, начертанное вашей рукой, могло бы устранить все трудности и помочь мне избежать всех неприятностей, с каковыми я могла бы столкнуться.

Прошу вас, мсье, быть уверенным в признательности, с которой я имею часть быть вашей чрезвычайно смиренной и покорной слугой. Дюбарри. Лувесьен, 2 октября».

На это Лебрён ответил ей:

«Поскольку остается несомненным, мадам, что вы едете в Англию для участия в судебном процессе против похитителей ваших драгоценностей, я не думаю, что ваш муниципалитет может счесть вас эмигранткой, а также не может отнестись к вам таким образом, чтобы опечатать принадлежащее вам имущество в ваше отсутствие. Но, во избежание любого рода недопонимания и для придания вам уверенности относительно ваших опасений такого сорта, вы поступите лучше, если лично явитесь возобновить ваше прошение в регистрационной книге муниципалитета Лувесьена и затребовать копию сего прошения, которую будете иметь при себе, что может пригодиться вам в таком случае.

Мадам Дюбарри поспешила последовать этому совету. Она подала свое прошение в муниципалитет Лувесьена. Эти славные люди знали ее и не стали задавать лишних вопросов. Графиня помимо того напомнила им, что всегда следовала законам и никогда не отказывалась делать патриотические взносы по требованию благонадежных граждан. И она с чистой совестью пустилась в путь, вооруженная паспортами сроком действия на шесть недель. Мадам Дюбарри рассчитывала вернуться до истечения этого срока или же продлить их. Ее сопровождали герцогиня де Бранка и племянник шевалье д’Эскурра, шевалье де Бонди. Под видом горничной графиня вывозит вдовую герцогиню д’Эгийон – необдуманная затея, которая была вскоре раскрыта полицией и впоследствии вменена ей в вину. Она покинула Лувесьен 12 октября, ровно через месяц после убийства герцога де Бриссака. На сей раз путешествие пришлось совершать в набитой до отказа, душной почтовой карете, с бесконечными остановками для опросов различными бдительными чиновниками революционных ведомств.

В Лондоне Натаниэл Форт снял для графини на углу Брутон-стрит и Беркли-сквер большой особняк, где вскоре поселилась и приехавшая в Англию дочь де Бриссака, герцогиня де Мортемар. Со свойственными ей добротой и бескорыстием мадам Дюбарри открыла свой дом для эмигрантов, наводнивших Лондон. Теперь это уже была не та эмиграция, с которой она столкнулась в прошлый раз. Тогда «бывшие» рассчитывали лишь на короткое, не лишенное приятности пребывание в Лондоне, пока на другом берегу Ла-Манша не улягутся страсти и можно будет спокойно вернуться в родные пенаты. Еще в начале лета они возлагали большие надежды на то, что герцог Брауншвейгский и прусская армия в августе войдут в Париж, а король будет восстановлен на троне. Увы! После победы неопытной республиканской армии над пруссаками при Вальми на скорое возвращение рассчитывать не приходилось, да и возвращаться-то было некуда – имущество многих эмигрантов подверглось конфискации, и не имевшие привычки задумываться о будущем дворяне остались буквально без гроша. Наиболее трезвомыслящие уже пополнили ряды учителей танцев и музыки, женщины переквалифицировались в горничные и модистки. Все это обнищавшее, изголодавшееся общество некогда блестящих аристократов хлынуло на ужины и карточные вечера в доме графини Дюбарри. Правда, играли теперь уже по маленькой, но основной целью присутствовавших было как следует набить пустой желудок за обильным столом и обменяться последними новостями и слухами. Самым притягательным свойством этого островка в недружелюбном промозглом Лондоне стала его совершенно невероятная атмосфера: воскресший дух версальского двора времен Людовика ХV, когда все казалось таким безоблачным и незыблемым. Парадоксальным образом, отблеск скандальной славы простолюдинки, возвысившейся до положения всесильной фаворитки, теперь как ничто другое пробуждал щемящее чувство ностальгии самых родовитых аристократов по безвозвратно ушедшим временам.

Графиня в своих траурных одеяниях вызывала большое сочувствие и как косвенная жертва революции, и как женщина, чья доброта и преданность монархии не знали границ. Ее парижские банкиры Вандениверы перевели ей под обеспечение хранившихся в банке бриллиантов огромные суммы. В конце 1792 года она получила двести тысяч ливров, которые передала кардиналу де Ларошфуко на покупку провизии для тысяч голодавших священников, бежавших в Англию. Вторая сумма в том же объеме была оформлена как заем герцогу Луи-Антуану де Роган-Шабо под залог его недвижимости в Бретани. Огромная сумма этого займа и тот факт, что герцог вскоре принял участие в мятеже роялистов в Вандее, позднее послужил основанием для обвинения судом графини в контрреволюционной деятельности.

Сохранился любопытный документ, который ранее был совершенно нетипичен для легкомысленной графини: запись понесенных ею расходов в Лондоне за два месяца, сделанная ее собственной рукой.