Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

– Они проводят ночи напролет, слушая рассказы стариков.

Они продолжили прогулку по террасам, поднимаясь на башни, а потом, когда солнце исчезло за горизонтом, спустились в зал, который освещали четыре прекрасных хрустальных светильника муранского стекла со множеством свечей.

Стол уже был накрыт и украшен большими букетами цветов с сильным, пьянящим ароматом.

Как и утром, к столу никого больше не пригласили. Наверное, гордой племяннице паши были не по нраву доверительные отношения с капитанами.

Стол, как и во время обеда, отличался великолепием и, что было невероятно, уставлен бутылками старого кипрского вина, несмотря на строжайший запрет пророка на напитки, полученные в результате брожения.

– Если уж сам султан, глава правоверных, пьет вино, то и я могу отведать, – ответила Хараджа на упрек герцогини, которая, боясь себя выдать, отстаивала мусульманские традиции. – Пророк, должно быть, не отличался хорошим вкусом, если довольствовался верблюжьим молоком пополам с водой.

И она пригубила сладкое вино, подтрунивая над Магометом и его запретами. Однако в вине она, видимо, искала некий источник энергии, потому что, едва увидев донышко бокала, тут же снова его наполнила, подзадоривая «милого капитана» выпить с ней вместе.

– У пророка нет времени нами заниматься, – говорила она, смеясь. – Пей, Хамид, от этого вина делается хорошо, оно вливает в жилы тот огонь, который никогда не зажжет вода. Твое здоровье!

Однако после ужина и кофе, когда Хараджа закурила сигарету, она вдруг посерьезнела. Казалось, ее душу терзала какая-то тревога.

Она резко поднялась и принялась нервно расхаживать по залу, то и дело останавливаясь перед висящим на стенах оружием.

Герцогиня уже заподозрила, что она замышляет еще один поединок с очередным офицером из свиты, чтобы отвлечься от своей опасной «турецкой хандры», но быстро успокоилась, увидев, что Хараджа уютно устроилась на диване и жестом приглашает ее сесть рядом на продолговатую шелковую подушку, лежавшую на ковре. Возле подушки стоял серебряный ларчик со сластями, которые наверняка содержали гашиш.

– Мой отец, – начала она, – был великим корсаром, идеалом для людей такого рода, ибо никто не мог с ним соперничать ни в жестокости, ни в щедрости. Я тогда была еще совсем девочкой, но мне и сейчас кажется, что я вижу его, как он сходит с корабля: лицо мрачное, борода развевается по ветру, за поясом полно оружия. Он очень любил меня и брата, но нам приходилось плохо, если мы его не слушались. Он мог нас запросто убить, как хладнокровно убивал всех моряков, которые осмеливались ему перечить. Можно сказать, все Красное море принадлежало ему, и даже галеры султана Сулеймана не смогли бы оспорить у него владение этой огромной акваторией между Африкой и Аравией. Он был грозным человеком и наводил ужас даже на меня, хотя, уходя в плавание или возвращаясь, всегда меня обнимал и целовал. Он собрал себе экипаж, который не боялся ни пророка, ни Аллаха, ни дьявола, и с этим экипажем опустошал все побережье от Суэца до пролива Баб-эль-Мандеб.

О его жестокости ходили легенды. Он не пощадил ни одного из моряков, взятых живыми. Всех выбрасывали в море, предварительно связав по рукам и ногам, чтобы никто не выплыл.

С экипажем он никогда не разговаривал и никому не позволял ни малейшей фамильярности. Однако был щедр и добычу делил поровну без всяких предпочтений.

С другой стороны, секрет его необыкновенного, почти гипнотического воздействия на команду заключался прежде всего в необычайной храбрости, делавшей его морским полубогом. К тому же он обладал даром какого-то дикого, первозданного красноречия, которое в моменты самых жестоких и кровавых абордажей подсказывало ему звучные, энергичные фразы. Никакой запах пороха не смог бы так зачаровать и вдохновить команду.

Мой старший брат часто сопровождал его в набегах, и ему приходилось туго, если в моменты наибольшей опасности он проявлял хоть малейшую нерешительность. Этого отец не прощал никому, даже тем, у кого в жилах текла его кровь.

Однажды брат, едва вышедший из детского возраста, после жестокого сражения с португальской галерой, которая была крупнее его галеры и гораздо лучше вооружена, был вынужден бросить жертву и искать спасения в одном из аравийских портов, чтобы не дать понапрасну перерезать всю свою команду.

Когда он появился перед отцом в разодранной в клочья одежде, с окровавленной саблей, но целый и невредимый, тот, вместо того чтобы подбодрить сына, заорал ему в лицо:

– Собака! Скотина! И ты осмелился явиться ко мне без единого пятнышка крови на груди! Сбросьте в море это ничтожество!

По счастью, те, кому была поручена эта печальная миссия, не осмелились связать приговоренного по рукам и ногам. Будучи прекрасным пловцом, он благополучно добрался до берега и спасся.

Прошло много лет, прежде чем брат дал о себе знать. Когда отец понял, что сын жив, то велел ему вернуться в замок и помирился с ним. Спустя несколько недель Осман, так звали моего брата, с честью принял смерть на палубе корабля, победно отразив атаку противника.

– А отец? – спросила герцогиня.

– Он трагически последовал за ним в могилу несколькими месяцами позже. Отец напал на поселок, где, как он знал, жил очень богатый грек, владелец несметных верблюжьих стад. Вместе со своими людьми он ворвался в дом и в комнату, где находился хозяин с молодой красавицей-женой и слугой. Они отчаянно отбивались от аркебуз и ятаганов нападавших.

Отец был уверен в легкой победе и взял с собой всего несколько человек. Остальные занимались богатой добычей.

Грек был убит. Отец с поднятой саблей бросился на женщину, поскольку не щадил никого, но ее слезы и необычайная красота, видимо, подействовали на него, и он на миг застыл в нерешительности. Этот миг и стал для него роковым: женщина быстро подняла с пола пистолет с дымящимся запалом и выстрелила в упор прямо ему в грудь.

Женщина быстро подняла с пола пистолет с дымящимся запалом и выстрелила в упор прямо ему в грудь.

Он упал замертво. Пуля попала в сердце.

– А женщина спаслась?

– Не знаю.

Хараджа снова закурила сигарету, осушила еще один бокал кипрского вина и улеглась на диван, положив руку на темноволосую голову юного капитана.

– Меня забрал к себе и удочерил дядя, который прославился своими героическими делами в Средиземноморье, храбро сражаясь с венецианцами и генуэзцами. Сначала меня поместили в гарем, но потом, когда дядя увидел, что там я совсем зачахла, он взял меня на борт адмиральского корабля. Он понял, что я натура деятельная, и научил меня командовать и управлять кораблями. Тогда во мне и пробудились отцовские инстинкты. У меня в жилах текла кровь пирата, и пусть я была женщиной, его устремления стали мне близки. Я быстро сделалась правой рукой дяди и сопровождала его во всех походах по Средиземному морю, соперничая с ним в храбрости и, не стану скрывать, в жестокости. Это я после абордажа мальтийской галеры велела привязать всех выживших к якорям и утопить в море. Это я истребила все население Шио, не пожелавшее мусульманского ига… Шио! Лучше бы я не ступала на эту землю!