Владимир Череванский - Жены русских царей

Комиссар забрал часть монастырского населения и также Евдокию с её поклонником Глебовым и братом Абрамом и доставил их в Преображенскую тюрьму. Признания, полученные на допросах, бросили странный свет на монастырскую жизнь монашеских лиц, на их пророчества, интриги, заговоры и любовные похождения.

Евдокия и Глебов признались в своих близких отношениях. Евдокия подала прошение своему прежнему мужу: «Бросаюсь к вашим ногам, государь, прошу простить мне моё преступление, не дайте мне умереть раньше времени. Позвольте мне возвратиться в монастырь, где я буду молиться за вас Богу до последнего дня моей жизни.

Та, которая была ваша жена Евдокия ».

Глебов, хотя и подвергся пытке, отрицал своё участие в заговоре. Абрам Лопухин также ни в чём не сознавался. Но показания других доказали существование в монастыре тайного заговора в пользу царевича, от которого ожидали, что он освободит всех заключённых в Суздальском монастыре.

Ростовский епископ Досифей пророчил смерть царя в том же году и освобождение Евдокии благодаря вступлению её сына на престол. Когда монахиня Елена его спросила, отчего его пророчество не сбывается, он отвечал, что видел сон, будто её отец находится ещё в аду, что молитвы духовенства извлекают его постепенно из пламени пекла; вследствие его великих грехов дьявол ещё держит его за ноги, нужно ещё молиться. Как только дьявол выпустит его из рук, Пётр умрёт, царевич вступит на престол и освободит свою мать. Следователь мог выудить у епископа только признание в нескольких общих фразах, которые выражали сочувствие к царевичу», — так закончил свой рассказ Плейер.

Что касается других обвиняемых, то большая часть их признаний, добытых под пытками, относится к неосторожным словам, сказанным или слышанным давно, лет двенадцать — пятнадцать назад. Многие обвинялись в знании шифров. Алексей являлся средоточием, вокруг которого группировались все недовольные политикой Петра и с которым эти люди связывали свои надежды на будущее.

Некоторые показания объясняют характер царевича. Так, например, готовясь к бегству, он, по-видимому, более всего заботился, по рассказам его слуг, о своей любовнице: «Что я сделаю с Афросиной? Уважайте Афросину, она будет моя жена». Какой-то сон побуждает его пуститься в бегство. «Я видел сон, — рассказывал он, — что я строю церковь, это значит, что я должен отправиться в путь». Царевич судил о себе верно, как видно из показаний Кикина. «Я не глуп, — сказал он ему, — но я не способен принудить себя ни к какому труду». Он себе составил высокую идею о власти, которую ему предстояло получить в наследство. «На земле, — говорил он, — два человека похожи на Бога: папа в Риме и царь в Москве — то что хотят, то и делают». Из показаний допрошенных выяснилось также, что попы играли важную роль в окружении наследника. Они старались представлять его в народе святым.

Среди подследственных лишь Вяземский был оправдан. Хорошо защищаясь, он не сознался ни в чём! Он утверждал, что на него царевич наклеветал вследствие старой неприязни, и доказал, что царевич часто его бил и грозил убить его. Действительно, из многих обстоятельств можно было заключить, что Алексей как прежний его ученик хотел ему отомстить из школьнического злопамятства за то, что тот его заставлял учиться.

Кикин, Глебов и епископ Досифей (после лишения его духовного сана) были приговорены к жестокой смерти, другие — к лёгкой [8] Жестокой смертью считалось сажание на кол, колесование, удары кнутом до смерти; легкою — отсечение головы топором или мечом. . Большая часть приятелей Алексея были отправлены на каторжные работы, часть выслана в Сибирь после публичного наказания розгами. Трубецкой был без пощады высечен розгами за то, что советовал царевичу отказаться от престола. Женщины были заключены в монастыри Белого моря, иных секли публично розгами. Абрам Лопухин был отправлен в Петербург и заключён в тюрьму для дополнительного допроса, царевну Марью Алексеевну таскали из одной крепости в другую под надзором солдат. Бывшая царица Евдокия заключена была в монастырь на Ладоге под надзор более строгой игуменьи.

Выше мы рассказали, что Шарлота Вольфенбютельская умерла и была погребена со всеми почестями согласно её высокому сану. Так все думали, так сообщалось официально, и это известие распространили газеты по всей Европе. Даже её родители и близкие родные считали её обитательницей лучшего мира. Никто не сомневался в её смерти; знакомые жалели, что она погибла в такой ранней молодости и при таких несчастных обстоятельствах. Тем, которым были известны её сильные страдания, набожно прибавляли: «Ей теперь лучше, царство ей небесное!»

Но через некоторое время в иностранных государствах начали поговаривать, что официальные известия были неверны. Люди стали утверждать, что царевна, измученная нравственными страданиями, не могла больше переносить своих мук, которые она долго геройски терпела с ангельской покорностью своей судьбе. Она начала думать, как бы изменить свою участь и искать средства спасти себя от оскорблений и унижения. Молодая жизнь жаждала более счастливой судьбы, сердце требовало сочувствия и покоя. Сначала, не найдя никакого выхода, она в отчаянии помышляла о самоубийстве, однажды даже достала из шкапа склянку опия с намерением отравить себя; но набожная душа требовала вознестись с молитвой к Всевышнему, она упала на колени, усердно молилась, заливаясь горючими слезами. В это время она услышала в детской крик своей маленькой дочери Наталии, этого невинного, обожаемого ею ребёнка, и сердце у неё заныло. Детский крик как будто ей говорил: «Мама, не оставляй меня, кто обо мне будет заботиться, кто меня вырастит, кто меня будет воспитывать? На кого ты меня оставляешь?» Этот тайный голос звучал горьким упрёком, и Шарлота мало по малу сознавала, что она грешит перед Богом, грешит перед своими детьми, что она готова совершить преступление, лишая себя жизни, принадлежащей её детям. Она громко зарыдала и упала на пол без чувств. В этом бесчувственном состоянии она увидела сон: ей показалось, что она плывёт на большом корабле с высокими мачтами и растянутыми широкими парусами; на нём работает усердно толпа матросов и движется много народа разных наций. Везде вокруг неё необъятное море тихо перекатывает свои зыби, медленное равномерное качание корабля располагает к размышлению. Она оперлась головой на руку и забылась. Незаметно из толпы выделяется и приближается к ней белый, как лунь, старик, на нём белая мантия, походка его лёгкая, плавная, движения грациозны, черты лица невыразимо кротки. Он кладёт ей руку на плечо, и нежным, мягким голосом, звучащим необыкновенно приятно, говорит: