Владимир Череванский - Жены русских царей

Не успела мама договорить, как из внутренних комнат показалась сама царица, поддерживаемая приближёнными боярынями. Мама сурово посмотрела на неё.

— А доктор, англичанин, что сказал? Всю жизнь можешь испортить, если раньше времени встанешь с постели. Прикажи, Иоан Васильевич, чтобы она тебя не встречала, не целовала, не миловала. Вред от этого большой.

Но на этот раз маму не слушали. Иоанн Васильевич не мог насмотреться на жену, бескровную, как видение, белее мрамора, что в церковном иконостасе, и всё же победно сверкавшую очами.

Иоанн Васильевич отвёл её в опочивальню и, оставив её на минуту на попечение боярынь, вышел распорядиться доставленными во дворец пленниками царского рода.

— Хотел было сперва отправить их на рабочий двор, а женщин отдать тебе в услужение, а вот теперь пожалел; хотя они и татары, но всё же царского рода.

— Отошли их всех в Касимов, там у тебя есть маленькое татарское царство, — сказала царица, точно она заранее обдумала, как быть с пленниками и пленницами. — Там не будет скучно красавице Алла-Гуль.

— А тебе кто поведал об Алла-Гуль?

— Мирская молва — морская волна.

— А! Понимаю, это тебе открыл твой любимчик — рында. Ох, не в меру длинен у него язык! Видно, он ещё что-нибудь приплёл, наверняка описал красоту Божьего цветка. Не пострадать бы ему — укоротить язык нетрудно.

Не привыкшая ко лжи Анастасия Романовна стряхнула с ресниц невольно набежавшую слезинку. Ей вспомнился недавний совет Лукьяша: «Берегись татарки, косами и очами она крепче всякой ведуньи может оплесть человека. А греха таить нечего, Иоанн Васильевич любит красоту, и не избежать татарской царевне его поцелуев».

Анастасия Романовна запретила Лукьяшу говорить на эту тему, но всё же слова его припомнились и омрачили радость первого свидания с долгожданным супругом.

И Иоанн Васильевич почувствовал себя не таким счастливым, как ожидал, возвращаясь домой со славой победителя и окружённый народным восхищением...

Мама собрала в последнее время много важных новостей, но у неё воспалилось горло и она побоялась явиться больной в хоромы царицы; нужно было показать всем придворным, как осторожно следует вести себя при царице, чтобы, не дай Бог, не занести какую-нибудь заразу.

Наконец осторожная мама решила, что может без опаски вступить в опочивальню царицы. Встреча была радостная. Прежде всего мама пытливо осмотрела всё окружное и нашла его в порядке.

— Ведомо ли тебе, — начала мама, — что Иоанн Васильевич отказался от пленения астраханской царской семьи: хочешь, сиди смирно и не балуй, а хочешь, беги в Ногайскую орду, у нас-де в батраках нет недостатка. Вот в Крыму вышла заминка, брат Алексея Адашева врезался в солёные озёра — без хлеба и мяса; тут его и пощипала татарва. Если бы не Алексей, быть бы его брату в великой опале, хоть вон из царства беги...

— Давай лучше поговорим о домашних делах, — прервала царица маму, — они мне ближе. Интересно, что сталось с семьёй казанского царя?

— Государь смилостивился. Ты же знаешь, сперва он всех хотел определить на чёрный двор, а Сююнбекшу так даже в прачки. Тогда Божий цветок на колени пала. Слова не сказала, а только сложила руки, точно христианское дитё. И ах, как она в эти минуты была прельстительна! Хотя и татарка, а глаза как у херувима, что в церкви нарисован.

— Вот уже который раз слышу: Божий цветок, Божий цветок, а понятия о ней не имею. Не чародейка ли?

— Вот уж этого нет! Она даже наполовину христианка, она питалась грудью христианки, которая и теперь при ней, не нахвалится! Говорит: такое дитё дай Бог каждой христианской семье. Ласковая, покорная, певунья, а когда разыграется, так шаловливее котёнка. Да вот сама увидишь. Царь велел мне определить её к золотному рукоделию. Она преподнесла ему своей работы ермолку, расшитую шелками и золотом. И чего греха таить; ни одна наша боярышня в золотной палате не выведет такие травы и таких птиц; самая маленькая, кажется, сейчас запоёт. Превеликая мастерица. Сама увидишь, когда велишь явиться к тебе на поклон Сююнбекше и её внучке! Дай срока неделю, а то и больше, чтобы Алла-Гуль успела вышить тебе сапожки шелками. Один сапожок уже готов. Я говорила — не нужно, у царицы много этого добра, а она сложит ручонки и лепечет по-христиански: позволь, мама — мамой меня зовёт — позволь докончить. Я буду-де просить царицу, чтобы она взяла меня в свои собаки. Как, говорю, в собаки, хотя ты и неверного рода, а всё же человек. Виданое ли дело человеку обращаться в собаку?

— Ничего, мама, у нас есть такой закон. Я не буду ни лаять, ни кусать, а только если увижу недруга царицы, я все зенки выцарапаю...

В назначенный день мама ввела в царицыны хоромы всю семью Едигера, который отправился в Касимов, обнадеженный, видимо, что он сменит касимовского царя и сядет на его место. Алла-Гуль чувствовала, что московский царь сделает для неё многое.

Во главе семьи явилась старая Сююнбек. Она преподнесла Анастасии Романовне все свои золотые украшения, сложенные в терлик, обвешанный золотыми монетами. Царица благосклонно приняла дар, но тотчас же возвратила его пленнице. Сююнбек трудно было расстаться с своей любимой шапочкой и подвесками, украшавшими её старушечью грудь, уши и шею. И когда царица возвратила драгоценности, вся пленная семья ощутила при этом поступке могущественной царицы чувство удовлетворения.

Вслед за бабкой выступила вперёд Алла-гуль. Она повела себя менее сдержанно и не так величественно, как Сююнбек: пала на колени и выдвинула перед собой красивые сапожки. На ломаном, но всё же понятном русском языке она сама объяснила, чему она научилась от пленниц, наполнявших дворец казанского царя.

Странной для русского слуха была просьба молодой татарской девушки, пленявшей своей красотой даже старых русских суровых боярынь.

— Царица, возьми меня в свои собаки.

Царица испытующе посмотрела на маму.

— Алла-Гуль просится в рабыни к тебе, — пояснила мама, — она будет ходить по твоим пятам, и если ты укажешь ей на своего недруга, она перегрызёт ему горло.

— Ох, не пришлось бы ей перегрызть своё собственное горло.

— Я перегрызу и своё.

Царица не ожидала, что Алла-Гуль поймёт тихо сказанное ею слово. Одарив пленниц лакомствами и безделушками, царица отпустила всех и только одной Алла-Гуль дала знак остаться.

— Хорошо, я беру тебя в свои собаки с условием, что ты будешь всегда мне верна. Ты должна будешь признаваться, кто тебя вздумает здесь целовать... хотя бы сам царь... или говорить тебе речи, которые девицам кажутся сладкими, или назначить тебе тайное свидание. Если я одна в хоромах, а у тебя есть что сообщить мне спешно, то подойди к двери и поскреби, как любимые собаки делают, а теперь я поцелую тебя в голову, и иди с миром. От своих скрой, что я тебе даю такие поручения, понимаешь?