Владимир Череванский - Жены русских царей

Без всякого сомнения, во всех этих секретарских грамотках многое, если не всё, диктовалось самой Екатериной; разные шутки, доходившие до чрезмерной, и по тому времени обыкновенной, беззастенчивости, прямо показывают, что они непременно должны были принадлежать никому другому, как ей самой, так как на них не решился бы никто из её приближённых, хотя бы и от её имени.

Так, например, она намекала мужу ещё в 1709 году о забавах... «И того нет у нас, — отшучивался Пётр, — понеже мы люди старые и не таковские...» «Пишешь ты, — говорил он два года спустя, — якобы для лекарства, чтоб я нескоро к тебе приезжал, а делам знатно сыскала кого-нибудь вытнее (здоровее) меня: пожалуй отпиши: из наших ли или из тарунчан? Я больше чаю: из тарунчан, что из туручан, что хочешь отомстить, что я пред двемя леты занял. Так-то вы, Евины дочки, делаете над стариками?».

Подобные шутки были вызываемы и поддерживаемы Екатериной; впрочем, в её первых письмах, отысканных пока в незначительном числе, такого рода шутки встречаются реже; зато Пётр и в эти годы, более и более сближаясь с «сердешным другом», не упускал случая подтрунить над своей старостью и её, пока ещё мнимою, ветреностью: «Хотя ты меня и не любишь, — замечал он, извещая о поправлении своего здоровья, — однако ж чаю, что тебе сия ведомость не противна, и рюмку выпьешь купно с своими столпами».

1716 и 1717 года были особенно богаты письмами Петра к Екатерине: в это время государь осыпал её ласками, подарками, беспрестанно заявлял желания скорейшего свидания, являл заботливость о детях Екатерины, и зачастую посылал свои грамотки к ней одну за другой в расстоянии четырёх-пяти суток.

И вот, когда страсть государя к жене обратилась в то чувство глубокой привязанности, которая прекращается разве со смертью, в то время, когда Пётр от нежной цидулки к жене переходил к предписанию сыщикам ловить первенца-сына, — в это-то время Екатерина, гордая победой над сердцем «старика-батюшки», обращает взор, исполненный особенной ласки, к своему новому придворному.

Генерал-адъютант Петра, Виллим Иванович Монс, принят в начале 1716 года камер-юнкером ко двору государыни царицы Екатерины Алексеевны.

«Я от сердца обрадовалась, — писала к новому камер-юнкеру сестра его, ловкая, догадливая Матрёна Ивановна, — от сердца обрадовалась, что вы, любезный мой брат, слава Богу в добром здравии; Боже помоги вам и впредь! А вы ко мне пишете, что то к счастию или несчастию. Бог вас сохранит от всякого несчастия».

В чём состояли обязанности нового камер-юнкера, какие обстоятельства могли поставить Монса в частые сношения с Екатериной и тем самым дали ему возможность вызвать её особенное внимание?

Собственно, служебные обязанности камер-юнкера не были точно обозначены, но в его руки мало-помалу перешло многое, что до сих пор было разделяемо между разными придворными. Так, в руках камер-юнкера сосредоточились дела по управлению сел и деревень, состоявших за государыней; управляющие и приказчики, а также игуменьи тех обителей, которые находились под особым покровительством царицы, в скором времени стали присылать к нему отчёты по имениям, по монастырям, сметы приходов и расходов; у него просили доклада о тех или других распорядках пред государыней. Рассылка ревизоров, затем все постройки, продажи и закупки по имениям Екатерины пошли чрез его руки. Принятие на службу в ведомство государыни разных лиц, суд и расправы не только над ними, но даже разборка дрязг между монахинями и настоятельницами царицыных пустынь (например, Успенского дев. монастыря в Александровой слободе, Фёдоровского девичьего в Переславле и другие); назначение жалованья, содержания, наград и вспомоществования, отставка дворцовых чиновников и служителей государыни, — всё стало зависеть от Монса. А тут легли на него заботы по устройству праздников и гуляний, до которых такая охотница была его госпожа; он должен был поспевать сбором сведений о разных новостях для доклада ей; должен был пробегать множество челобитен, с которыми как знатные, так и незнатные лица во множестве обращались к Екатерине; для него составлялись экстракты из сих челобитен, и те экстракты он докладывал царице, когда находил к тому время и желание; он должен был вести корреспонденцию с заграничными поставщиками товаров государыне и её семейству, ведаться с её портными и портнихами по поводу заказов платьев, заведовать её денежной казной, её драгоценностями, как то бриллиантами и проч. Все ордеры Екатерины объявлялись и писались либо самим Монсом, либо под его непосредственным наблюдением.

И всё это он должен был делать не иначе, как состоя неотлучно при государыне.

Камер-юнкер сопровождал её за границу, хлопотал во время всех её переездов об удобствах в пути и при остановках по городам распоряжался выдачей прогонов её приближённым; наблюдал за экипажами, укладкой, ведал конюшнями государыни, — и между тем его можно было видеть близ государыни везде, на всех торжественных обедах, на ассамблеях и маскарадах. На нём же, двадцативосьмилетнем, статном, всегда весёлом и пленительном камер-юнкере, состояла обязанность развлекать Екатерину во время частых и продолжительных её разлук с «стариком-батюшкой». Всё это входило в область служебных обязанностей Виллима Ивановича и всё это, разумеется, никак не могло делать его службу скучной, неблагодарной, незаметной.

При неизбежных хлопотах он видел себя распорядителем значительных материальных средств: бедность заменилась не только достатком, но даже роскошью; самолюбие и тщеславие было удовлетворено вниманием и заискиванием у него множества лиц разного пола, звания и состояния, нуждавшихся в нём, как в посреднике при сношениях с государыней; наконец, её полнейшее расположение и доверие как нельзя более должны были льстить счастливцу.

Не было ли нравственных достоинств на стороне Монса, вообще говоря — нет ли данных, по которым резче и отчётливее обрисовывалась бы пред нами его личность?

Данные эти есть, и они сохранились в его записных тетрадках и письмах. Русская грамота ему почти не далась, немецкую он знал хотя и плохо, впрочем, пользовался ею довольно свободно, не только в прозе, но и в стихах. Из-за домашнего очага бочарного ученика Ивана Монса и его ворчливой, суеверной старухи Виллим вышел полный всевозможных предрассудков и верований. Смотрите, с какой, например, верой в непреложные истины своей гадальной книги он вчитывается в ответы «тридцати шести судей»; ответы эти подобраны на вопросы, а те, в свою очередь, расположены в астрологическом порядке — «по двенадцати небесным домам».

«Будет ли твоё счастье постоянным или нет? Хорошо ли, что ты завёл дружбу с той особой?» На этих и тому подобных вопросах останавливается Монс, и в разнообразных изречениях находит советы и заметки, пригодные в его положении. «Судьи» гласят ему, например: «чтоб он не вспоминал о прошедшем: там он увидит только страх и нужду; зато в настоящем ему многое благоприятствует». Гадальная книга пророчила: «ты будешь отменный гений, но недолго проживёшь; достигнешь великих почестей и богатства; будешь иметь не одну, но несколько жён различного характера; будешь настоящий волокита, и успех увенчает эти волокитства». Та же гадальная книга вещала подобные премудрости: «когда откроешь свою тайну другому или третьему, то все её узнают; но, впрочем, добрым друзьям ты можешь открыть свои тайны». «Особа, — про которую он допрашивает астрологию, — слишком хитра и коварна; ему верна и любит его от всего сердца». И тут же: «хотя и любит тебя эта особа, но она хочет тебя сначала испытать, будешь ли ты постоянен?». «Нет, — восклицает семнадцатый судья, Орфей: — твои надежды на высокие почести и возвышение тщетны» и т. д.