Владимир Череванский - Жены русских царей

С худо скрытым недовольством явился Волынский в свой пашалык; нет ничего удивительного, что всё представилось ему в самом дурном виде, и, быть может, действительно дурное — он не поленился расписать докладчику государыни в самых чёрных красках. Судя по его письму (от 23 июня 1721 г.), Астрахань была в то время пустой и совсем разорённой; стены крепости во многих местах развалились, башни были близки к падению; в пяти полках гарнизона едва набралось 2000 годных фузей, «драгунских лошадей по табелю только одна, а мундиров как на драгунах, так и на солдатах ни на одном» и проч. описывалось в том же роде.

Такого рода описание делалось, разумеется, не без того, чтобы представить собственные труды затруднительные, а результаты их блестящими: «поистине, — восклицал Волынский, — что ни вижу, всё надобно вновь делать! И такая пришла на меня напасть, что не знаю, за что приняться...» Горько жаловался Волынский, что вот де неприятель всё разорил и пограбил около Терка и гребенских казаков, «о чём как в сенате, так и в коллегии чаю не одну стопу бумаги измарали, но резолюции ниоткуда нет». Губернатор убедительнейше просил Монса поторопить кого следует высылкой ему подкрепления, без чего ему доводится идти против неприятеля с двумя тысячами кой-как обмундированных и вооружённых солдат, да нескольких тысяч калмыков.

Письма Волынского вызывали со стороны Монса разные «дружеские благодеяния», и Артемий Петрович благодарил государыню арапом с арапкою и с двумя арапчонками, а фаворита её — лошадью с серебряным мундштуком и турецким седлом. О своём «каторжном житье» Волынский доносил особым прошением к государыне, в котором излагал все свои нужды. «И притом вас, моего государя и друга — писал астраханский губернатор, — прошу оное (челобитье) её величеству наедине вручить. А прочёл бы (ей) Алексей Васильевич (Макаров). Того ради извольте излучить, чтоб он тут был; а вас чрез Бога (т. е. ради Бога) прошу показать свою дружескую ко мне милость в предстательстве к её величеству».

Терские дела кончились удачно. Отряды Волынского «порубили и в полон побрали, сколько смогли, и бродили по болотам и по степям, как хотели. «И так счастливо сию начатую на востоке компанию окончив, — шутит Волынский, — а шпаги из ножен не вынимал».

Из взятых трофеев Артемий Петрович побил челом Монсу «изрядным мальчиком», а Матрёну Балк полпудом кофе; да и было за что дарить: стараниями Виллима Ивановича в январе 1722 года состоялся указ ехать Волынскому в Москву.

«И не знаю, — отвечал губернатор, — какое благодарение могу приписать, понеже сие выше моего ума дело... лечу... не токмо руки, но следы ног их императорского величества... радуются всеподданнейше целовать!..» В ожидании чего посылал он от «простоты своего усердия» астраханской дичи: драхв, фазанов и кабаньих поросят.

На лету к вожделенной цели с Волынским случилось несчастье: не доезжая Царицына, он провалился было в полынью (февраль 1722 г.) и едва спасся; замочил весь багаж, но забыл все беды и убытки (так уверял в письме к Монсу из Царицына) при мысли о скором свидании с их императорскими величествами и с ним, сердечным братом. «Паче другова убытка, — приписывал Волынский, — зело мне жаль перуков, понеже что было всё, тут же и любимые ваши два, никуда не годятся. Перуки все полиняли, только остались чёрные, и те без глянса. Я вас, моего друга и брата, прошу потрудиться два перука, тупе и около полдюжины чулков (если у вас цветных нет) сыскать. Однако ж я слышу, что и вас заставила неволя щеголять, и рубашки, уже слышу, что начали вы с манжетами носить, что за великое удивление почитаю, и вовсе не буду верить, нежели глазами моими увижу».

Извещая о своём несчастий, Волынский был уверен, что оно будет доведено до сведения государыни и, разумеется, увеличит милость её к человеку, жертвующему жизнью, чтобы только скорее пасть к её стопам. С неменьшею обстоятельностью Волынский просил Монса приготовить ему квартиру в слободе Немецкой, чтоб только быть ближе к Преображенскому (где жили в это время государь с государыней) «и к вам бы быть ближе».

В 1723 — 1724 годах Волынскому довелось оправдываться пред государем в разных астраханских его противностях: тут-то помощь Монса особенно явилась необходимою, и Монс хлопотал с обычным успехом за друга-дарителя...

Но особенно сторицею вознаградились Монсу услуги царице Прасковье Фёдоровне.

Читатели наши, без сомнения, помнят, как глубоко потрясена была старушка ссылкой её любимца Василия Алексеевича Юшкова в 1723 году: судьба, однако, в лице Виллима Ивановича дозволила ей увидеть Юшкова на свободе. Свобода была куплена 2000 рублями наличных денег (из них половину дал Юшков); кроме их, царица Прасковья подарила Монсу два места под Петербургом, близ Стрельны; места эти вытягивались вдоль морского берега по тысяче сажень в длину да по сотне в ширину, и с пашнею, лесом, сенным покосом и всеми угодьями отошли в вечное владение Виллима Ивановича, а промеж тех мест в средине стоял двор, также подаренный ему царицей, и на том дворе было разное строение. Юшков, кроме денег, поднёс своему освободителю серебряный сервиз.

Мы не перечисляем всех поборов Монса, так как к этой статье его доходов ещё возвратимся; но заметим тут, что не все, имевшие нужду в Монсе, решались «утруждать» его просьбами: с течением времени и с возрастанием своей силы камер-юнкер делался разборчивее, вступался не за всякого, то есть льстился не на всякий презент, и тогда нуждающиеся в нём прибегали к посредству его родственников. Матрёна Ивановна Балк, её сын Пётр Фёдорович, её зять Степан Васильевич Лопухин, товарищи детства Монса — Густав Функ да доктор Брейтигам — все эти лица составляли тесный кружок довереннейших лиц Виллима Ивановича. Кружок действовал согласно, преследовал общие интересы; члены его помогали друг другу советами, указаниями, предостережениями, деньгами, всем, что от них зависело и в чём настояла нужда.

Брат и сестра Монс обставили себя при дворе как нельзя лучше: так, например, Матрёна Ивановна, пользуясь большою любовью к ней государыни, в то же время действовала на Катерину Алексеевну ещё чрез брата и тем охотнее брала на себя поручения разных аристократов; хлопоты эти оплачивались... Приведём два письма её к брату; они свидетельствуют, что Матрёна Ивановна никак не хотела остаться в стороне от разных поручений:

«Любезный братец, — писала она (по-немецки) к Монсу. — Пётр Салтыков посылает к тебе своего слугу и просит ради Бога похлопотать об его имении; его туда не пускают; сделай, пожалуйста, всё, что только возможно, потому что старая императрица (т. е. царица Прасковья) хочет взять имение себе, и Олсуфьев (исполняя её желание) посылал уже туда приказчиков, чтоб силой завладеть имением Салтыкова».