Александр Борщаговский - Где поселится кузнец

— Мне нравится, что у нас наказать офицера можно только отрешением от службы, а награждать его нечем. Он не ждет орденов на грудь и тем более хочет награды для сердца. Но истинной армии, еще нет, вы это знаете.

Он склонился к столу, нашел какие-то бумаги, огляделся под выхваченными светом стропилами пакгауза, будто удивляясь, отчего он здесь, а не в Булонском лесу, не в оперной ложе, под взглядами завистливых парижан.

— Проездом из Нью-Йорка я видел армию Мак-Доуэлла после Булл-Рэна. — Он обращался к офицерам, опечаленный событиями. — Солдатами плохо распоряжались. — Фримонт посмотрел на меня рассеянным взглядом, быть может видя не меня, распекаемого офицера, а заманчивый образ своих будущих побед. — Я знаю, что надо сделать здесь, на Миссисипи, и не позволю им сбить меня с толку.

Вот когда я почувствовал, что окружают его не искатели и льстецы: офицеры смотрели на Фримонта с готовностью разделить его судьбу.

— Да, знаю, я все обдумал. — Он приблизился к большой, изрядно расчерченной карте, со значением поднял в руках бумаги и порвал их. — Эти письма и рапорты имели отношение к вашим грехам, Турчин, — сказал он, — забудем о них. Ваша манера воевать мне по душе. Это преступление: голодать солдату и не взять скотину у врага оттого только, что ты не настиг его с раскаленным ружьем в руках.

Он говорил без пауз, чтобы избавить меня от трудной обязанности благодарить.

— Наши дела не поправятся, — сказал я, когда он умолк, — пока мы не поставим себе целью уничтожать войска мятежников, а не теснить их в глубь Конфедерации. — Он стал прохаживаться, во власти своих мыслей; снова поднялась возня, офицеры сняли карту, денщик унес чемоданы командующего. — Мы мечтаем о Ричмонде, как будто этот клочок земли сам по себе что-нибудь значит, как будто Югу трудно перенести столицу в другой город, хотя бы и в фургон. И сколько солдат бездействует на Потомаке, сколько приковано там сил и оружия!..

Фримонт круто остановился и объявил своим подчиненным:

— А президент требует отменить мою прокламацию! Чтобы я сделал это сам, своею рукой!

Крики негодования и недовольства Вашингтоном показали, что дело идет о чем-то чрезвычайно серьезном.

— Вашингтон помешался на Кентукки! Они готовы проиграть войну, только бы не возмутить Кентукки, не встревожить наших мифических друзей-кентуккийцев. — Он говорил громогласно, будто не в пакгаузе Кэйп-Джирардо, а в вашингтонском Капитолии. — Полковник! Много вы находили друзей Союза на Юге?

— В Миссури есть друзья, но и они ждут наших решительных действий. О какой прокламации вы говорите?

Все остановилось и замерло вокруг. На меня смотрели как на диво, оскорбляющее взгляд и рассудок.

— Вот, извольте воевать, когда командир полка не знает приказов командующего! — Кажется, он пожалел, что порвал доносительские листки. — Это — прокламация для жителей Миссури, для каждого, кто туг на ухо, для губернатора штата, играющего двойную игру. Для вас, полковник, — это приказ. Генерал Прентисс получил его три дня назад.

Фримонт протянул мне сент-луисский «Курьер»; небрежно и сердито, будто и один человек в мироздании, не читавший его прокламации, был вызовом небу. Какой он был славный, щеголеватый, влюбленный в себя, в свою звезду, капризный, седеющий юноша! Имей я на то право дружбы, я обнял бы человека, который дал и мне вздохнуть всей грудью: Фримонт распространял действие военных законов на штат Миссури — собственность всех граждан штата, объявляла прокламация, в чем бы эта собственность ни состояла — в рабах или недвижимом имуществе, — конфискуется, если будет доказано, что собственник активно сотрудничает с врагом на поле боя, — а его рабы будут освобождены.

— Благодарю вас, генерал, — сказал я хриплым от волнения голосом. — Мы погрузимся, и я прочту прокламацию в ротах.

— Но Вашингтон отменяет ее, требует, чтобы я отступил! — Он гневался, но еще и играл, показывал, как невыносимо его положение и тяжела жертва.

— На взгляд правительства, в прокламации мог бы открыться единственный промах.

— Какой же? — ревниво спросил Фримонт.

— Тот, что она затрагивает один штат Миссури: весь Юг, вся республика должны жить этим законом.

— Плохо же вы знаете наших политиков! — воскликнул Фримонт. — Как старые сводни, они все еще надеются на супружество там, где осталась одна вражда. Они придут к освобождению черных рабов, но поздно, оплатив свою трусость неслыханной кровью. Я не облегчу их участи; если прокламация отменится, то только президентом, пусть он берет на себя ответственность: придется ему, а не мне потерять часть поклонников.

Пакгауз пустел; только лампы покачивало ветром, он врывался из темноты в открытые двери. Мы собирались на пристань: я — к полку, Фримонта — он снова облачился в черный плащ — ждал пароход на Сент-Луис. Генерал расспрашивал о тактике мятежных партизан, о дорогах, но больше говорил сам, жаловался на опрометчивость Лайона, хвалил Миллигана, но и у него находил промахи, сетовал, что ирландец зарвался, обличал Вашингтон за постоянные требования полков для усиления армии на Потомаке; ведь если правительство удерживает под Вашингтоном все ружья и пушки, выходящие с фабрик Востока или купленные в Европе, он останется здесь безоружен и не сможет создать армию наступления. Гроза надо мной миновала, я слушал его и заметил, что Фримонт отвергает всякое несогласие; я не имел успеха, когда сказал, что война в Миссури невозможна без сильного кавалерийского резерва, или находил важным без промедления поддержать Миллигана, — о Лайоне, оставленном без поддержки и теперь мертвом, я молчал, дело прошлое, а для Фримонта оно оставалось как открытая рана. С каждым шагом по темной, уснувшей пристани Фримонт охладевал ко мне, — верно, его обижало, что я прошел испытания нашего разговора, ни в чем не уступив ему, не давая настоящей цены его расположению.

Наш пароход на Кейро еще не подошел к причалу, суденышко Фримонта разводило пары и подмигивало в ночи огнями.

— Ваши солдаты спят, — сказал Фримонт, остановившись резко и прощально. — Я не сумею убедиться в их исключительности.

— Они не спали три ночи.

— Так в чем их талант? — повторил он прежний вопрос.

— В умении действовать самостоятельно и в их esprit de corps.

— О! Вы дарите мужланам и esprit de corps!

Я мог сказать, что в 19-м Иллинойском больше интеллигентных людей, чем в других полках, но поверит ли он?

— Я хочу дать вам совет, Турчин. — Его задело мое молчание. — Вы возите с собой жену; во всей армии Севера, да и Юга, нет ничего подобного.

— Но и здесь и там нет второй такой женщины. Даже в Севастополе, под рукой царя, женщины сумели отличиться, спасая раненых.