Александр Борщаговский - Где поселится кузнец

— Я не могу отдать людей кровавой мести мятежников.

— Мы защитим их.

— Сам бог не сделает этого, когда мы оставим Афины.

— Мы не уйдем отсюда, Джозеф Скотт, — сказал штабной полковник. — Север Алабамы очищен, дорога на Бирмингем и Монтгомери открыта до самого Мексиканского залива.

— Военное счастье изменчиво, — заметил Скотт.

— Мистер Скотт прав, — полкового неожиданно поддержал мэр. — Войска Конфедерации должны вернуть себе Алабаму и Теннесси, армиям Востока и Запада необходимо сообщаться…

— Именно поэтому мы не уйдем с берегов Теннесси!

— Уйдем! Хорошо, если не побежим, как Стэнли из Афин. — Я не утерпел, вся горечь отрешения вышла вдруг наружу. — Как может не отступить армия, которая держит в тылу боевые полки!

— Вы осложняете свое положение, Турчин. — Гарфилд сожалел о моей несдержанности. — Не с этой скамьи критиковать старших офицеров.

— Республика дала мне это право.

— А суд отнимает.

— Полковник Стэнли упомянул о солдатах, привязанных к лошадям, — продолжал Скотт. — Они разбились о камни, выжил один солдат. Стэнли полагает, что из домов стреляли мятежные солдаты, но куда они девались?! Конные мятежники полковника Хелма ускакали из Афин; кто же были люди, долго стрелявшие с чердаков? На площади, перед скобяной лавкой, убили артиллериста Моргана. В скобяной лавке не оказалось солдат Хелма, а Томасу Моргану разворотили голову свинцом.

— Кого вы нашли в лавке?

— Хозяина. И неостывшее ружье.

— И как вы поступили с хозяином?

— Дали ему уйти! — крикнул я. — Держали в руках убийцу и дали уйти, не расстреляли перед полком.

— Расстрелять без суда?! Не доказав вины? Он не солдат.

— Нет, генерал, он убийца… Убийца из скобяной лавки, имеющий право на суд присяжных. — Внезапная усталость подступила ко мне, сознание, что нас разделяет крепостная стена и суд не услышит меня и моих слез по Томасу. Слух об убийстве Томаса быстро облетел тогда Афины; город снова был наш, уже начался маскарад лояльности, майский гремящий ливень пролился над Теннесси и Элк-ривер, смывая кровь, и вдруг почти неслышный выстрел, удар свинца из глубины лавки, и тело Томаса на земле, будто влипшее в прибитую дождем пыль, старое пончо, брошенное на его обезображенную голову, доктор Блейк держит Надин, не допускает ее к мертвому. И следы убийцы в нескольких шагах от трупа; отпечаток длинных узких подошв, попятный шаг к магазину; казалось невероятным, чтобы убийца скрылся от толпы волонтеров, а он исчез, растворился, никто не услышал и стука копыт. — Нет! Суд присяжных не для тех, кто убивает солдат из засады. Так все и началось, генерал; солдаты разнесли железное логово убийцы, и его лавка тоже поставлена нам в счет в немалую сумму — шесть тысяч долларов. Кто предъявил этот счет? Убийца? Его жена? Сын? Пусть истец явится в суд! Но он не придет…

— Ваша честь, мистер Эдди в городе, — сказал мэр, его рука была обиженно обращена к двери, будто за ней стоял оклеветанный мною скобяной торговец. — Мистер Корнелиус Эдди, уважаемый гражданин города, допросите его.

Суд прервался в ожидании мистера Эдди. За окнами шумела площадь, но без песен; что-то было угрожающее в приглушенности страстей. Никто не подошел к распахнутым окнам. Сейчас в залу явится убийца: не в наручниках, а с поднятой головой, и мы не сможем отнять у него жизни.

— Что с негром, которого вчера настигли на площади? — Гарфилда тяготило молчание.

— Обычная история, ваша честь, — ответил мэр. — Грошовая кража и жестокая расправа.

— Кто его хозяева?

— Видите ли, хозяин — майор… один из офицеров полковника Хелма, у него имение в Гадсдене, на Теннесси и на Элк-ривер. Трудно установить, откуда эти негры.

— А этот черный жив?

— Его унесли люди Турчина. Если он мертв, то умер без исповедника.

Полковой капеллан подал голос, строгий, раздраженный на всех, кто находился в зале:

— Он христианин и умер, как подобает христианину. Я был при нем.

Свидетелей не пришлось ждать; появился Барни, а следом и скобяной торговец Корнелиус Эдди, пустоглазый человек со скользящей походкой, подлое изделие из светлой, как рыбья чешуя, жести, в сером цилиндре, с пучками серых пыльных волос над губой и у скул и светлыми глазами-бляшками на сизом лице. Можно ли такого убить пулей? Кажется, она щелкнет, пробьет несколько листов тонкого железа, не найдя внутри ни сердца, ни смертной плоти.

Барни рассказал, как случилось убийство. В скобяную лавку вошли трое: Барни, рядовой Фентон и лейтенант Болл. В глубине, в полумраке, стоял хозяин, пальцы под мышками, смотрел мимо солдат, на площадь. «Открыли бы ставни, любезный! — сказал Болл. — Об твое железо ноги поломаешь». — «Мне, — говорит, — так удобно, а вам здесь нечего делать…» Так и сказал.

Мистер Эдди кивал, гордо и с интересом.

— Лейтенант приказал Фентону открыть ставни, и чего мы только не увидели в лавке: молотки, пилы, топоры, колесные ободья, железные бочки, сабли, шпоры, даже артиллерийские каски мексиканской войны, вишневые, с помпоном на макушке. Пока Фентон открывал ставни, в лавку вошли еще и огайовские солдаты: кто-то увидел серебряные шпоры и взял с витрины. «Берите, берите, ребята, — сказал хозяин, — грабьте, на то вы и янки-голодранцы». Тут я заметил в углу дробовик и подал его лейтенанту: «Сдается мне, по запаху, из него недавно стреляли». Тогда Болл позволил солдатам взять по паре шпор, а один, огайовский, взял две пары, вторую для майора Гросвенора. На том и кончилось, мы взяли ружье и ушли. Потом я встретил Томаса, а уж как он любил эти погремушки, поверить трудно. «Покажи мне лавку, я куплю себе шпоры», — сказал Томас, и мы пошли. Смотрю, ставни опять закрыты, а дверь вполовину отворена. «Никогда мне не попадались серебряные шпоры, — сказал Томас, — теперь я не упущу». Он попросил у меня шпору, примерил к заднику, обрадовался: пришлась. «Я куплю… Давно собирался достать такие, и все не везло. Теперь куплю». Идем. Томас и говорит: «Я такие шпоры только на одном человеке видел… Еще на реке Фэбиус… Он лежал на земле, а на нем новенькие шпоры». — «Мертвый? Ну и снял бы!» — «С убитого?! У мертвых можно забирать только оружие». — «Ну, а кошелек? — еще посмеялся я. — Денежки стреляют получше ружья». Он остановился, не шучу ли я, и говорит: «Подлый и презренный тот, кто полезет за кошельком в карман убитого. Турчин не стал бы держать такого в бригаде». Я даже рассердился: «Тебе бы в церковном хоре петь, а не воевать!» — «Ах, так, — говорит. — Тогда я не только за свои шпоры заплачу, а еще и за эти вот». Он держал мои шпоры в руке, а другой рукой достал кошелек. «Если ты такой дурень, так заплати за семь пар, что мы взяли: дураку, говорю, и черт не помешает дурацкое дело делать»… Мы уже подходили к лавке, а кошелек у Томаса тощий, он себе по два доллара в месяц оставлял, остальное — матери в Чикаго…