Говард Фаст - Спартак

— Расскажи мне о ней.

Долгое молчание сказало Крассу больше, чем последующие слова. — Ей было девятнадцать, когда я купил ее. Германская сука, но посмотреть приятно, если вам нравятся желтые волосы и голубые глаза. Маленькое грязное животное, и я должен был убить ее, да помогут мне Боги! Вместо этого я отдал ее Спартаку. Это была шутка. Он не хотел женщину, а она не хотела мужчину. Это была шутка.

— Расскажи мне о ней.

— Я тебе о ней рассказал! — огрызнулся Батиат. Он встал, споткнувшись о порог палатки, и Красс услышал, как он мочится наружу. Добродетелью Командующего было то, что он преследовал свои цели целеустремленно. Батиат, спотыкаясь идущий к столу, не беспокоил его. Не было его целью или необходимостью вытащить джентльмена из ланисты.

— Расскажи мне о ней, — настаивал он.

Батиат тяжело покачал головой. — Не возражаешь, что я напиваюсь? — спросил он с обиженным достоинством.

— Я не испытываю никаких чувств по этому вопросу. Ты можете пить сколько захочешь. — ответил Красс. — Но ты говорил мне, что у тебя появились Спартак и Ганник, доставленные по суше на носилках. В цепях, я полагаю?

Батиат кивнул.

— Значит, ты его раньше не видел?

— Нет. Над тем, что я увидел, вы думали бы недолго, но я сужу о людях по-иному. Оба были бородатые, грязные, все покрыты язвами и ранами и избиты кнутом с головы до ног. Воняли они так мерзко, что желудку пришлось бы плохо, подойди вы к ним. Их засохшие экскременты были повсюду. Они были истощены до предела, и только их глаза смотрели отчаянно. Вы бы не взяли их для чистки туалетов, но я посмотрел на них, и я увидел что-то, потому что это мое личное искусство. Я отправил их в ванны, побрил их, постриг, устроил им растирание с маслом и хорошо накормил.

— Теперь ты расскажешь мне о Варинии?

— Будь ты проклят!

Ланиста неуклюже потянулся за своим стаканом вина, но опрокинул его. Он упал грудью на стол, уставившись на красное пятно. Что он там увидел, никто не может сказать. Возможно, он видел прошлое, и, возможно, он видел что-то в отдаленном будущем. Ибо искусство авгура не является полностью мошенничеством, и только люди, а не животные, имеют право судить о последствиях своих действий. Это был человек, обучивший Спартака; он впечатал себя в будущее, у которого нет конца, как это делают все мужчины, но во веки веков все родившиеся и еще нерожденные будут помнить его. Тренер, который создал Спартака, сидел лицом к вождю людей, которые уничтожат Спартака; но они разделили преддверие смутного и озадаченного понимания того, что никто не может уничтожить Спартака. И потому, что они разделяли даже проблеск этого понимания, оба они были одинаково прокляты.

— Твой толстый друг, Лентул Батиат, — сказал Красс, — командующий, но Гай Красс, юноша, который лежал рядом с ним на постели, дремал, закрыв глаза — и услышал только фрагменты рассказа. Красс не был рассказчиком; рассказ был в его разуме, памяти, страхах и надеждах. Рабская Война была закончена и Спартак закончился. Вилла Салария означает мир, процветание, и Римский мир, который благословил землю, и он лежал в постели с мальчиком.

— И почему бы нет? — спросил он себя. — Чем я хуже, других великих людей?

Гай Красс размышлял о крестах, выставленных в линию вдоль дороги от Рима до Капуи, ибо он почти не спал. Его не беспокоило то, что он разделил постель с великим генералом. Его поколение больше не ощущало необходимости успокаивать чувство вины, рационализируя гомосексуализм. Это было нормально для него. Мучения шести тысяч рабов, висевших на крестах по обочине дороги, было нормальным для него. Он был гораздо счастливее Красса, великого генерала. Красс, великий генерал, был человеком, одержимым дьяволами; Но Красс, молодой человек благородного происхождения, отчасти связанный пожалуй с семьей по фамилии Красс, одной из величайших в Риме того времени — не боролся с дьяволами.

Верно, что мертвый Спартак оскорбил его. Он ненавидел мертвого раба, но когда он открыл глаза и заглянул в затененное лицо Красса, ему было нелегко объяснить свою ненависть.

— Ты не спишь, — сказал Красс, — нет, ты все равно не спишь, есть какая — то история, если ты знаешь — почему ты ненавидишь Спартака, который теперь мертв и ушел навсегда?

Но Гай Красс потерялся в своих воспоминаниях. Это было четыре года назад, его другом был Брак. И с Браком он отправился вдоль Аппиевой дороги в Капую, и Брак хотел понравиться ему. Угодить ему галантно, богато и щедро, ибо что может быть лучше, чем сидеть рядом с человеком, которого вы вожделеете на подушках в амфитеатре, напротив арены, и видеть, как люди сражаются насмерть? В то время, четыре года назад, за четыре года до этого странного вечера на Вилла Салария, он делил носилки с Браком, и Брак льстил ему, и обещал, что он покажет ему лучшее из сражений, которое только можно увидеть в Капуе — и что стоимость не будет препятствием. Будет кровь на песке, и они наслаждаясь вином, будут смотреть на нее.

И затем он отправился с Браком к Лентулу Батиату, который содержал лучшую школу и обучал лучших гладиаторов во всей Италии.

— И все это, — размышлял Гай, было четыре года назад, прежде чем началась Рабская война, прежде чем кто-нибудь услышал имя Спартака. И сейчас, Брак был мертв, Спартак тоже был мертв, а он, Гай, лежал в постели с величайшим генералом Рима.

В один прекрасный весенний день, в своем кабинете сидел Лентул Батиат, ланиста, порыгивая время от времени, обильный завтрак складывался в его желудке в комфортный кусочек, его счетовод — Грек вошел в комнату и сообщил ему, что два молодых Римлянина ждали снаружи и что они хотели поговорить с ним о поединке нескольких пар.

И офис, и счетовод — хорошо образованный Ионийский раб — были признаком богатства и процветания Батиата. Его ученичество началось с районной политики и устроении уличных боев, его проницательность при подъеме по социальной лестнице, связи, то с одной влиятельной семьей, то с другой, и организационные способности, позволившие ему создать одну из самых крупных и эффективных уличных банд в городе, окупились хорошо, и вложение его тщательно накопленного заработка в маленькую гладиаторскую школу в Капуе было мудрым. Как он часто любил выражаться, он выехал на волне будущего. Гангстер мог зайти так далеко, и не далее, и никакой гангстер не может всегда быть проницателен настолько, чтобы выбрать выигрышную сторону. Более сильные банды, чем его, были стерты с римской сцены неожиданной победой противника и дикой яростью нового консула.