Ольга Валькова - Илья

Илья мгновенно приставил кончик меча ему к горлу: «Только свистни мне!»

— Да как же я тебе свистну, идиот, — голос у твари оказался скрипучим, но спокойным, — коли ты мне руки за спиной связал?

— А ты что… — Илья даже растерялся, — на самом деле свистишь? Ну как мальчишки — пальцы в рот и?…

— А ты думал — колдую? — Соловей мелко заперхал, наверно, так засмеялся. Илья убрал меч от его горла. — Я — свистун. Соловей. Колдунов в другом месте ищи.

Кончиком меча Илья осторожно, чтобы не поцарапать, начал срезать ремни с тела Соловья.

Где-то очень далеко испуганно, с отчаянием заржал Сивка.

Да что же это я делаю?

Илья опомнился, с трудом, с усилием удерживая в себе здравость.

— Ах ты сволочь! Не колдун он! Руки мало — глаза тебе надо завязать!

Соловей ухмыльнулся зубастой пастью.

Илья сорвал мечом с ближайшей березы полосу бересты; сгоряча слишком большой оказалась для полоски на глаза. Вырезать времени не было: в голове мутилось. Свернул из бересты шапочку, надвинул на бобоподобную башку Соловья, закрывая ее всю и глаза заодно.

И сразу стало тихо.

Как будто бы до сих пор что-то однообразно шумело, мельница, к примеру, крутилась, а он прислушался, привык и не замечал.

А тут вдруг разом прекратилось, и стало ясно, что до сих пор — шумело.

Внутри у Ильи все мелко дрожало, ходуном ходили руки и ноги.

Сивка влажно дыхнул ему в ухо. Оказывается, он, Сивка, все время был тут, рядом, а казалось — далеко. «Спасибо», — шепнул Илья, обнимая послушную лошадиную голову и целуя между глаз.

Илья заново перевязал ремни, как следует укрепил берестяную шапку, чтоб не сдвинулась; на всякий случай нарезал еще бересты, про запас.

— Рот тебе, что ли, еще завязать? — вслух подумал, разглядывая зубастую пасть.

— Рты вы цыганкам на базаре завязывайте, — немедленно раздалось язвительное, — это они словами работают. А я — Соловей. Я — свищу. Тебе, дурню, просто повезло, что с берестой угадал.

Илья разглядывал валявшееся у подножия дубов гнездо. Оно было набито залоснившейся нечистой парчой, загаженнными мехами, из которых выглядывали золотые кубки в темных потеках. Воняло.

— Товар-то куда девал? — спросил он. Соловей мотнул увязанной башкой куда-то за дубы. Илья прошел, там был овраг, и в овраг этот, видно, беспорядочно скатывали телеги, возки, чужанского вида арбы — с товаром и пустые. Что-то уже почти сгнило, что-то казалось более-менее свежим. Кругом жужжали мухи — множество мух.

— Даже разбойникам не продавал, — удивился вслух.

— Ой, дурак, — заперхало в ответ. — Ты вот, когда я тебя вел, что чувствовал?

Илья не ответил. Но про себя ответ знал. Про то, когда влезала и ворочалась в голове чужая сила. Так, наверное, чувствует себя женщина, когда ее насилуют.

— Власть, — сказал Соловей. — У меня она была, остальное — вздор. Что мне твои тряпки, когда — власть! Сначала, правда, я держал разбойничков как раз для этого, чтоб возили-продавали, вел их, отпускал редко. Вот когда отпускал, они на осинах и вешались. Думал новых завести, да хлопотно и незачем.

— А люди, лошади… — начал было Илья и осекся. Сам увидел. В конце оврага, прямо под дубами — холм из костей и черепов. Человеческих и лошадиных вперемежку. Жрал, значит, в гнезде, с удобствами а кости вниз скидывал.

Сивка тихонько, просяще заржал. В самом деле, смотреть здесь больше было нечего.

— Вот пусть князь и поглядит, что за твари в его владениях водятся, — бормотал тихонько Илья, прикручивая замотанного в бересту Соловья к левому стремени.

— Пусть, пусть поглядит! — с готовностью подхватил Соловей, — ему интересно будет! Тысячу лет назад такие, как я, князьям ух как интересны были, и через тысячу интересны будут.

Илья, садясь на лошадь, вдруг представил: вот такие, как этот, — при князьях. И всех-то в княжестве «ведут»: бабоньку за стиркой, пахаря, богача над златом… Всякая душа как в чужом злом кулаке зажата. И нет выхода, иначе как в ад, как для тех разбойников.

И тут же опомнился.

— Тысячу лет назад, говоришь, такие, как ты, уже были, — сказал рассудительно, разбирая поводья. — А люди по церквам Христа славят. И через тысячу лет будут. Стрелы сыщутся.

Больше в дороге не разговаривали.

Нет на свете города прекраснее, чем Киев. Илья в своей жизни видел не так уж много городов, но тут, даже и не зная, не усомнишься. На высокой днепровской круче, всей из таких плавных спусков, что кажется — летишь, летишь к серебряной, широкой днепровской воде; и простор открывается такой, какого, верно, во всем мире больше нету — всю землю Русскую, мнится, можно взглядом окинуть; великий Киев с ожерельями стен, над которыми — купола Святой Софии, прекраснейшей.

У ворот, на въезде вовсю толпились: телеги с товаром, конные; пешие в обход норовили пролезть. Переругивались, само собой, но не зло, для порядка. Киевляне — народ не угрюмый: порядок блюли шумно, голосами громкими, но не стервенели, больше шутками друг друга поддевали.

Илья встал в очередь; им заинтересовались. Особенно пленником его в бересте, у левого стремени: такой кулек зубастый да при конном лыцаре сулил развлечение.

И не разочаровал.

Илью спрашивали — он и рассказывал все, как было, со своей чуть виноватой улыбкой. Только про овраг да кости кучей вперемежку молчал: вспоминать не хотелось, не то что рассказывать.

Народ грудился вокруг, передавал дальше, ахал, толкался.

Илье очень хотелось есть. Припасы уже сутки как кончились: пришлось ими в дороге делиться с Соловьем, а тварь жрала в три горла. Убить чудовище Илья мог, особенно, когда овраг вспоминался, а вот голодным оставить, а самому при этом лопать — это почему-то нет. Никак.

К тому времени, как въехали Сивка с Ильей и Соловьем в городские стены, все уже всё знали. Их поджидала огромная толпа — проводить до князя, еще что-нибудь выведать, просто поучаствовать.

Такой вот толпищей от Софийских ворот к двору Владимира и двинулись: недалеко. По дороге еще подходили, до кого новость позже докатилась. Толкались.

Илья смотрел на людей и радовался. Богато ли одетые, бедно — они все казались ему нарядными. Его радовало, что их много вокруг него, что они улыбаются и болтают, что им весело и интересно; впрочем, будучи человеком деревенским, свой тощий кошель он рукой придерживать не забывал, да и за прочим имуществом приглядывал. И не зря: не всякого киевского воришку зубьями соловьевыми отпугнешь.

По своей всегдашней привычке Илья внимательно прислушивался ко всему, что говорилось вокруг. Говорили о нем, и говорили такое, что Илья заслушивался в изумлении. Уже вовсю ходила в толпе в разных вариантах история о том, как Илья с Соловьем у стремени подъехал к богатым и роскошным соловьевским хоромам, кои тот в лесу себе выстроил на награбленное добро и жил там в свое удовольствие с молодой женой-красавицей (в некоторых вариантах — красавицами-дочерьми, числом от одной до трех). И как красавица эта (или три красавицы) обманом и злым колдовством пыталась Илью сгубить, но ничего у нее, конечно, не вышло.