Олег Зоберн - Автобиография Иисуса Христа

Впрочем, это не мешало ей становиться мужчиной с женщинами во время любовных утех.

В те дни я увидел в небесах знак «действуй!» и решил, что смогу свободно проповедовать в Иерусалиме. Я захотел войти победителем в этот город.

Я чувствовал, что мой дар ритора значительно усилился, я готов был сразиться в споре со всем Синедрионом сразу. Мне казалось, что прошло то время, когда мне следовало прятаться. Я хотел служить истине в ином масштабе – вместе с царем и римской властью. Я знал, что надо делать, как реформировать законы, как уладить конфликты между саддукеями и фарисеями, как доказать Риму, что люди Израиля могут быть и самодостаточны, и разумны. Я даже знал, как следует перестроить иерусалимский водопровод, чтобы экономить питьевую воду! Я знал, как наладить и развивать торговлю между городами Израиля и другими народами, как изменить систему налогов… В конце концов, если бы можно было продавать куда-нибудь в Аравию тысячи ритуальных тельцов, козлов и агнцев, вместо того чтобы приносить их в жертву в Храме… И раздать эти деньги нуждающимся! Лечить больных! Кормить бедных! И сделать так, чтобы хотя бы в Иерусалиме не осталось несчастных людей. Хотя бы один город сделать идеальным… Открыть дома-лечебницы и школы, где дети бедных будут учиться бесплатно. Запретить телесные наказания для рабов и отменить мучительные виды казней… Главное – найти новый язык общения с Римом. А в домах-лечебницах собрать ученых, которые будут ставить эксперименты в поисках новых лекарств…

Ученики не разделяли моего пыла. Симон активнее всех отговаривал меня от похода в Иерусалим. Андрей и Филипп поддакивали ему. Иуда молчал. Матфей многозначительно ухмылялся и что-то записывал, как всегда, и я понимал, что этот его труд – лишь искусственный мир, очень далекий от правды, хотя героем там являюсь я. Магдалина и еще три женщины, бывшие к тому времени с нами, не принимали участия в обсуждении планов. Одна из них, совсем юная египтянка Никтимена, плохо говорила по-еврейски, но была очень красива. Она пришла из Египта с отцом, у которого были торговые дела в Палестине. Они должны были вернуться домой, но отец внезапно умер от какой-то болезни, и Никтимена, не имея возможности попасть в родной город, прислуживала на постоялом дворе, хозяин которого, старый еврей, ее растлил. Она сбежала от него, прибилась к нам. Признаюсь, она была очаровательна: изящная, как тростинка, с шелковой темной кожей и вполне взрослыми упругими грудями. Из ее больших темных глаз на тебя смотрела сама царица звезд Нут [100]. Она подружилась с Магдалиной, которая заботилась о ней, как родная мать.

– Не бойтесь идти в Иерусалим, – говорил я ученикам. – Когда ветвь смоковницы становится мягкой и пускает листья, вы знаете, что близко лето, а когда люди всюду радуются нам, верят и безропотно открывают двери домов – значит, близится наше великое торжество. Испейте эту чашу до дна и на дне ее найдете золото!

В глубине души мне хотелось скорее вернуться в Хоразин, в дом Гиты и Тали, я надеялся, что недовольство мной в городе утихло и его жители направили свое раздражение на что-то иное, например на новый закон, согласно которому алавастровый бюст Тиберия следовало установить перед каждой синагогой. Я надеялся продолжить работать в комнате, где остались мои книги и врачебные инструменты, но не знал, как сестры встретят Магдалину. Поладят ли с ней? Прогнать ее я не мог – я очень сильно привязался к ее телу, и каждый коитус с ней был для меня праздником: в комнате на мягком ложе, в терме среди клубов пара, возле костра на лугу под звездами. Но больше всего мне хотелось совокупляться с Марией прилюдно на голой каменистой земле, как это случилось в первый раз, когда ее прекрасные вьющиеся волосы разметались в пыли.

Приближался Песах.

Решено было идти в Иерусалим.

По дороге в Иерусалим мы зашли в Вифанию и по просьбе Магдалины решили посетить дом человека по имени Лазарь. Магдалина хотела увидеть его. Она сказала, что когда-то Лазарь приютил ее у себя и очень ей помог – кажется, выкупил у служителей правосудия. Я не сомневался, что между ними была связь, и ревновал Магдалину, но согласился навестить этого Лазаря, чтобы не потакать своему чувству собственничества – оно, как и мелочность, жадность и мстительность, сильно мешает, если ты дерзнул примерить сандалии с крылышками мессии.

В тот день за нами следовало десятка два человек. В основном, как всегда, это были бездельники, ищущие, чем под шумок поживиться: нищие, рабы, полоумные женщины, калеки и бездомные дети. Население Вифании с подозрением смотрело на нашу процессию.

Дом Лазаря находился в центре города на главной улице. Это была небольшая вилла, декорированная с изяществом, не свойственным провинции, как сказал бы какой-нибудь заезжий италиец. Мы зашли во двор, а толпа осталась у ворот снаружи – Симон пригрозил нашей грязной свите, что отрежет ножом ухо каждому, кто сунется в дом. Он поступил правильно, эти люди могли за несколько минут разворовать и загадить любое жилище.

Встречая нас, из дома вышла, в сопровождении подруг, жена Лазаря – немолодая женщина, сохранившая остатки былой привлекательности. Лицо ее было опухшим от слез. Она больше походила на римлянку, чем на еврейку. Ее звали Марфа. Она с нескрываемым презрением посмотрела на Магдалину. Оказалось, что Лазарь умер три дня назад и его тело все еще лежало в доме. Марфа так любила его, что даже мертвого не хотела отпускать от себя как можно дольше.

Мне понравился дом Лазаря. Подходя к нему, я уже вообразил, как мы все хорошенько пообедаем и отдохнем в чистых удобных комнатах, а потом я буду проповедовать для приличных людей Вифании, и поэтому был весьма огорчен тем, что Лазарь умер. Его жене было явно не до нас, хотя Магдалина не смутилась и начала восторженно тараторить Марфе, что привела к ней великого учителя и что это следует почесть за большое счастье.

Чтобы попасть в дом, мне надо было действовать решительно и чем-то удивить Марфу. Но чем? И я решил подарить ей надежду, благо это у меня получалось даже лучше, чем вправлять кости.

– Воскреснет муж твой! – сказал я и посмотрел ей в глаза.

К тому времени я научился смотреть на людей так, что они покорялись мне. Это было непросто, я напрягал все душевные силы, сам начинал верить в то, что говорю, и ложь обретала статус пророчества. В такие моменты все, что люди знали о мире, все эти соломенные истины, уничтожал огонь, поблескивавший в моих глазах.

– В судный час все воскреснут, – спокойно ответила Марфа, не торопясь приглашать меня для продолжения беседы в дом, – она оказалась не так уж и податлива.

Все взгляды обратились ко мне. За забором шумела толпа. Из кустов выбежал черный котенок.