Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Давно Жуков не слышал своего сердца, а тут вдруг услыхал, как бьется оно в ребра, точно ища выхода, и удары его неровные, с длинными паузами, так и кажется, что оно вот-вот остановится. Он ни о чем не думал, подавленный словами, которые, казалось ему, выкатываются из круглого рта Штеменко, из-под его залихватских усов, точно катышки из-под овечьего хвоста. Воздух в знакомом ему до последней мелочи кабинете был душен и, чудилось, пропитан запахом гнили. А в голове все разрастался звон: сперва зазвучал один сверчок, за ним сотни и тысячи, в этот хор вплелись еще какие-то голоса — и уже такое ощущение, что в голове закипает кровь и вот-вот хлынет наружу.

Голос Штеменко давно отзвучал. Никто не смел нарушить глухое, вязкое молчание.

Первым его нарушил Сталин:

— Прошу высказываться по существу дела, — сказал он от окна. И пошел к столу, неся на выставленной вперед ладони свою трубку.

Вскинул голову Молотов:

— Все, что написано в этом письме, есть голая и неприкрытая правда, — заговорил он жестким голосом. — Маршал Жуков пользовался безграничным доверием партии и товарища Сталина. Он обратил это доверие во вред партии, советскому народу, во вред нашему общему делу. В Германии он жил этаким некоронованным королем, делал все, что ни приходило ему в голову, не думая о последствиях. Результаты его командования в Восточном секторе Германии еще долго придется исправлять представителям советского правительства. Я уж не говорю о его самомнении, гордыне и приписывании себе непомерной славы единственного победителя германского фашизма.

— Я полностью разделяю точку зрения товарища Молотова и подтверждаю факты, изложенные в письме, — тут же подхватил Берия, откинувшись на спинку стула, поблескивая стеклами пенсне. — Жуков забыл, что в войне победил народ, его армия, ведомые коммунистической партией и гением товарища Сталина. Надо быть большим наглецом, чтобы приписать себе их заслуги.

— А что скажут нам товарищи маршалы? — спросил Сталин, остановившись напротив маршала Конева. — Что скажет нам товарищ Конев?

Конев поднялся тяжело, точно его что-то удерживало на стуле. Слушая письмо, он поначалу даже обрадовался тому, что наконец-то этому удачливому выскочке Жукову накостыляют по его негнущейся шее. Но тут же в его искушенном мозгу вспыхнул сигнал опасности: вчера маршал Новиков, сегодня Жуков, а завтра кто? Не исключено, что и ему, Коневу, выпадет стоять перед Советом и выслушивать нечто подобное. Ведь за ним, за Коневым, гибель армий Западного фронта, сотни тысяч бойцов и командиров, оказавшихся у немцев в плену, погибших в неравных боях в окружении, в безуспешных попытках прорваться к своим из Вяземского котла. На нем в результате всего возникшая реальная угроза захвата немцами Москвы. На нем же висит и пленение сына Сталина старшего лейтенанта Якова Джугашвили под Витебском и его гибель в немецком концлагере. И хотя никто ему этих обвинений не предъявлял, но если надо будет, то и предъявят — за Абакумовым не заржавеет. За теми же Мерецковым, Соколовским, Еременко — не заржавеет. Да мало ли наберется завистников, которые за твой счет постараются оправдаться и очиститься!

— У всех у нас имеются недостатки, — начал осторожно Иван Степанович, тщательно подбирая слова. — Есть они и у Жукова. Он слишком часто бывал резким, нетерпимым, самолюбивым, с ним трудно было работать. В то же время я никак не могу поверить, чтобы он встал на путь противопоставления себя советскому правительству, партии и товарищу Сталину. Я не сомневаюсь в честности товарища Жукова, в его преданности партии, правительству и лично товарищу Сталину…

— А Жюков, между прочим, приписывает себе лавры победы над немецкими войсками во время Корсунь-Шевченковской операции, — перебил Конева Сталин. — Хотя наибольший вклад в эту победу внесли войска Второго Украинского фронта под командованием товарища Конева.

— Мне ничего не известно о таком приписывании, товарищ Сталин. По-моему, — решил снизойти Конев к поверженному Жукову, — оба фронта действовали там одинаково достойно.

— Вы просто выгораживаете Жукова, — ткнул Сталин в сторону Конева черенком трубки. — По-моему, вы оба там растерялись и чуть не упустили немцев из котла… Садитесь. Послушаем Рокоссовского.

— Я давно знаю Жукова, — заговорил маршал Рокоссовский, которого все еще точила обида за то, что Жуков отнял у него Первый Белорусский фронт. — Да, он бывает нетерпим, иногда очень груб, не считается ни с чьим мнением, но, в то же время, Жуков всегда был и остается дисциплинированным исполнителем утвержденных Ставкой решений, для него приказы Верховного командования никогда не подлежали обсуждению, все мысли его были направлены на то, чтобы наилучшим образом эти приказы исполнять…

— Да о чем мы тут говорим! — вскочил маршал бронетанковых войск Рыбалко. — Даже странно, я вам скажу, слышать, будто Жукова можно обвинить в нечестности и каких-то там заговорах против советской власти! Это ж надо до такого додуматься! Я не знаю, что заставило маршала Новикова написать такую клевету, но что это есть клевета, так это у меня не вызывает никаких сомнений. А в бою, товарищ Сталин, всякое бывает. Мы не барышни какие-то там, мы — солдаты, нам часто бывает не до тонкостей. Случалось и мне так закруглить иное выражение, что самому господу богу тошно становилось. Иных наших командиров, и даже генералов, без такого закругления, я извиняюсь, не проймешь, до самой селезенки не достанешь и не вразумишь. Иной командир, пока к его носу кулак не приставишь, так ни черта и не поймет. Вот я как думаю на этот счет, товарищ Сталин. Если говорить по-простому, по-солдатски. Я извиняюсь, конечно. А насчет того, кто больше, а кто меньше навоевал и накомандовал, пусть история рассудит. Тут мы все на равных, никому ни больше, ни меньше не достанется. Чтоб мне провалиться на этом месте…

— Вы, товарищ Рыбалко, поосторожней насчет провалиться, — заговорил Сталин, пряча усмешку в прокуренные усы. — А то, не дай бог, провалитесь. Придется самому ремонт делать…

Захихикали Берия и Маленков, но их никто не поддержал.

— Отремонтирую, товарищ Сталин, — не сдавался Рыбалко. — Лучше прежнего будет.

— Ну-ну…

И все же после выступления Рыбалко атмосфера несколько разрядилась. Другие маршалы высказывались в том же духе: мол, все не без греха, а в главном — в преданности партии и советской власти, лично товарищу Сталину, так тут никаких сомнений быть не может.

— Я думаю, прения можно прекратить, — произнес Сталин, не ожидавший подобной защиты подсудимого со стороны маршалов. Он останавился на этот раз напротив Жукова. — Товарищ Сталин, между прочим, тоже натерпелся от тяжелого характера товарища Жюкова. Но товарищ Сталин зла не помнит. Спросим теперь у товарища Жюкова, что он сам думает по поводу выдвинутых против него обвинений.