Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Ладно, подполковник, кое-что вы мне прояснили. Но не все. Далеко не все. С остальным разберемся потом. — И снова в его голосе послышалась угроза. Затем спросил: — А что будем делать с этим фрицем? Тащить назад — бессмысленно. Оставлять здесь — тоже.

И оба посмотрели на немца.

Тот съежился под их тяжелыми взглядами, лицо его побледнело и покрылось бисеринками пота. Он вдруг протянул к ним руки, точно защищаясь, затем, прижав их к груди, заговорил:

— Их бин не есть Фриц. Их бин не есть дойтше зольдатен. Их бин есть Аустрия.

— Австриец, что ли?

— Я! Я! Аустриец. Гитлер капут.

— Все вы «Гитлер капут», как припечет, — проворчал Мартемьянов.

— Оставим его здесь, — произнес Дудник. — Куда он денется?

Мартемьянов молча взял винтовку связного, выдернул затвор, сунул в карман.

— Черт с ним, пусть остается, — согласился он.

— Зии лиген хир, — сказал Дудник, ткнув австрийца в грудь, затем показав на воронку, в которой лежал раненый связной. — Ферштеен?

— Я! Я! Ферштеен! — поспешно закивал тот головой.

— Вир комен цурюк, — показал Дудник рукой назад. — Нох айн маль комен форверст. Плен. Гефангеншафт ду. Ферштеен?

— Я! Я! Ферштеен! Их лиген хир унд вартен зии.

— Ну и ладно. Лежи и жди, черт с тобой, — кивнул Дудник и отвернулся.

Назад решили идти, сместившись метров на сто в сторону от немецкого дота. Конечно, для пулемета и четыреста метров не расстояние, но все же. Уходить слишком далеко поопасались: там тоже виднелся подозрительный бугорок, который мог оказаться дотом.

Немецкий пулеметчик засек их, когда они преодолели половину пути между березовым колком, где остались связной и австриец, и полосой леса, за которым все сильнее разгорался бой. Сперва пуля догнала Дудника, разворотив ему предплечье левой руки. Он вскрикнул от резкой боли, и бежавший вслед за ним Мартемьянов подхватил его и втащил в первую же воронку. Здесь, истратив оба индивидуальных пакета, он накрепко перевязал Дуднику руку, использовав вместо шины пучок ивовых веток.

— Все, подполковник, отвоевались. Лежите теперь здесь, а уж я как-нибудь сам, — сказал он, закончив перевязку. — Будем отходить, прихватим. Немцам не оставим.

— Спасибо, капитан, — попытался улыбнуться Дудник, но лицо его лишь перекосилось от боли. — Скажите Красникову, — с придыханием продолжал он, — чтобы одно орудие выкатил на прямую наводку против дота. Да и справа, похоже, тоже может быть дот. И еще вот что: посоветуйте Красникову, чтобы отступал под прикрытием огненного вала. Иначе не пройти.

— Ладно, скажу, — пообещал Мартемьянов. Он сделал Дуднику самокрутку, зажег ее, сунул в рот, положил автомат на грудь и приподнялся.

И тут же Дудник увидел, как шея его вспухла, будто под кожу сунули мячик, а потом сразу же брызнула обильной кровью. Руки у Мартемьянова подломились, и он ткнулся носом в землю, но тут же приподнялся, однако не удержался на руках, упал на бок, потом, судорожно перебирая руками и ногами, лег на спину. Одна рука его медленно, с трудом дотянулась до раны, попыталась ее зажать. Он еще успел, хрипя и вращая кровавыми белками глаз, приподнять трясущуюся голову, попытался что-то сказать, но слов разобрать было нельзя.

Алая кровь хлестала между пальцами, прижатыми к горлу, и было видно, как жизнь покидает тело бывшего капитана: оно все более обмякало и приникало к земле, словно пытаясь вписаться в неровности воронки.

Дудник смотрел на него во все глаза, забыв о своей ране, понимая, что он ничем не может помочь своему товарищу по несчастью.

Капитан закашлялся — кровь потоком хлынула изо рта. Он захлебывался ею, с хрипом втягивая в себя воздух. Вдруг меж сомкнутых ресниц его выдавились две слезинки и задрожали, готовые скатиться по щекам. Мартемьянов медленно открыл глаза, зрачки его какое-то время блуждали из стороны в сторону, потом остановились на Дуднике. С минуту, наверное, они смотрели друг на друга, глаза в глаза, пока глаза капитана не подернулись смертной пеленой, не остановились, и только слезинки все еще дрожали на ресницах, как живые.

Дудник пальцами прикрыл глаза капитана, оттолкнул бесполезный автомат и, преодолевая боль, снял с себя все лишнее, оставив лишь гранаты. Иногда он замирал от боли, пережидал, стиснув зубы и крепко зажмурив глаза, — боль немного отступала, он снова шевелился, стараясь не тревожить раненую руку.

Может, что-то отвлекло немецкого пулеметчика, но до самого леса ни одна пуля не прожужжала над головой бывшего подполковника. В лесу он поднялся на ноги и, качаясь, останавливаясь, то и дело хватаясь рукой за ветви деревьев и кустарника, побрел на звуки боя. Он брел по лесу, через который они менее часа назад шли втроем, живые и невредимые. И вот двоих уж нет, сами они никого не успели убить в этом бою, и получилось, что цена их жизни — цена тех нескольких патронов, что истратил немецкий пулеметчик. Медяки какие-то. Да и его, Дудника, тоже: с раздробленной костью предплечья долго не протянуть. Да и зачем тянуть? Кому он нужен — безрукий-то?

Боясь потерять сознание, Дудник остановился, припал к березе и закрыл глаза. Так он стоял минуту или две. Боль отпустила, сознание прояснилось. Дудник открыл глаза: сквозь пелену тумана начали постепенно прорисовываться деревья, ветки, снег, небольшая поляна, а на ней ряды трупов в немецких шинелях, в немецких касках, ощеренные лица, распахнутые страхом глаза, скрюченные пальцы рук, алый от крови снег.

Откуда здесь столько трупов? Судя по всему, еще час назад эти немцы были живы: кровь еще не успела почернеть, взяться коркой, лица не обострились, глаза не затянуло пленкой. Дудник разглядел на их шинелях артиллерийские петлицы, соотнес это с появлением немецких противотанковых орудий и недолгой, но густой автоматной стрельбой у себя за спиной, когда рыл вместе со всеми окопы, и только после этого понял, что это за немцы, как они здесь очутились и откуда взялись пленные австрийцы с артиллерийскими петлицами. Но еще долго не мог оторвать от них своего взгляда, испытывая что-то вроде удовлетворения: значит, цена им, бывшим офицерам, все-таки повыше, чем пятак.

Вдруг в груде тел медленно поднялась рука, пошарила в воздухе и опала. Раздался — или только показалось — протяжный стон. Дудник судорожно втянул в себя воздух и оттолкнулся от дерева…

Лейтенанта Красникова Дудник нашел все под тем же дубом.

— Отступать? — переспросил Дудника лейтенант. — Какой там отступать! Поздно! Видите, что делается? Вот если атаку отобьем… Что с вами? Ранены? Камков, перевяжите подполковника! — Красников кричал и смотрел на Дудника такими глазами, словно пытался угадать, слышит он его или нет.

— Там дот, на той стороне, — вспомнил Дудник. — Орудие туда надо выдвинуть, когда будете отходить.