Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Па-а, а это и в самом деле было всё так, как ты пишешь? Я имею в виду твое скитание по тылам немцев. Это не сочинительство? — И смотрел на отца с недоверием.

— Успокойся, это не сочинительство, — добродушно посмеивался Алексей Петрович, хотя сочинительство там все-таки имело место, но лишь в отдельных деталях. — Война, сын мой, настолько насыщена событиями, что о каждом из них можно писать многотомные воспоминания и романы. Было бы желание, способности и потребность в таких книгах. И при этом все равно невозможно исчерпать тему войны, потому что у каждого ее участника своя военная судьба и свое понимание и видение войны.

И хотя Алексей Петрович говорил вещи банальные и будто бы одному сыну, слушали его всем столом внимательно и с тем напряжением, с каким он сам когда-то, будучи гимназистом, слушал Куприна на каком-то вечере, посвященном его творчеству. Времена изменились, а отношение русского читателя к писателю — нет: все то же обожание и удивление перед способностью описывать события так, словно он, читатель, сам становится их непосредственным участником. А еще ему, читателю, кажется, будто писатель знает о жизни все и понимает в ней больше, чем любой политик.

А в кармане уже лежали билеты на поезд и путевки в санаторий, но об этом не говорили. И еще никто, кроме Маши, не знал, что после санатория будет ссылка в хлебный город Ташкент.

А так, что ж, жизнь продолжается. Несмотря ни на что.