Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

И, забыв о подарках и привезенных книгах, Алексей Петрович углубился в свою собственную, отыскивая те места, которых коснулись недремлющие руки цензора.

Главный редактор «Правды» Петр Николаевич Поспелов встретил Алексея Петровича неожиданно радушно и приветливо, будто и не было разгромной статьи в «Литературке». Он вышел из-за стола, протягивая Задонову обе руки, его пронзительные глаза смотрели сквозь круглые очки улыбчиво и с пониманием.

— Как добрались, Алексей Петрович? Выглядите вы прекрасно, хотя и помяты, и седины прибавилось, но — молодцом, молодцом… Книгу свою видели?

Алексей Петрович, легко поддающийся на лесть и ласку, широко улыбался в ответ на быстрые вопросы Главного и кивал головой, не успевая вставить ни одного слова.

Посадив его в кресло возле небольшого столика, Поспелов попросил принести чаю и только после того, как было выпито по чашке, заговорил о делах.

— Статью о себе, то есть о своей книге, надеюсь, прочел, — перешел Поспелов на ты, что случалось с ним редко и говорило о доверительности к собеседнику. — Тут и в мой огород камешек, поскольку способствовал и торопил с изданием. Надо признать, что камешек не слишком большой, не булыжник. От таких камешков разве что небольшая шишка образуется, но не смертельно, нет, не смертельно, так что не будем убиваться и предаваться отчаянию. Тем более что статья появилась тогда, когда поезд давно ушел. Видать, кто-то наверху прочитал с опозданием и загорелся… Ну, как у нас иногда бывает. А вызвать тебя в Москву все равно пришлось: никуда не денешься — реагируем. Да. Таков порядок. Правда, можно было что-то убрать, смягчить. Я уж потом, после статьи то есть, посмотрел внимательно: можно было и, пожалуй, нужно. Но — спешка… спешка нас губит. Впрочем, я все о статье да о статье. Бог с ней, со статьей. Три к носу. Рассказывай, как съездил. Вернее — как поездил.

Алексей Петрович стал рассказывать, стараясь покороче. Поспелов кивал головой, тер подбородок.

В кабинет бесшумно заходила секретарша, приносила бумаги, клала на стол. Поспелов провожал ее взглядом, морщился. Иногда тихо, но настойчиво дребезжал телефон. Алексей Петрович скомкал свой рассказ, замолчал.

— Вот ведь положеньице: поговорить не дадут, — извиняющимся тоном произнес Поспелов, встал, пошел к столу, сел на свое место, показал движением руки на стул, и это уже был совсем другой человек: властный и непреклонный.

Алексей Петрович пересел к столу, замер в ожидании.

— Вот какое дело, Алексей Петрович, — заговорил Поспелов, крутя в руке карандаш. — Вызвал я вас из командировки не только потому, что статья и все такое, а потому что… Видите ли, у нас заболел собственный корреспондент по Средней Азии. Было две кандидатуры, но обе не прошли по состоянию здоровья. Вот я и подумал о вас… Вы ведь там, в Средней Азии, еще не работали, насколько мне известно… Большой нагрузки у вас не будет, так что времени на писательство хоть отбавляй, а всё при деле, и зарплата, и льготы… Квартира в Ташкенте обеспечена. Не понравится — будет особняк. У вас ведь, насколько мне известно, дети вполне самостоятельные, а вам с женой там будет хорошо…

— Сын у меня учится в военно-политическом, — вставил Алексей Петрович, не надеясь, что это как-то ему поможет, и еще до конца не понимая, почему именно он и почему так неожиданно.

— Ну, это… — отмахнулся Поспелов. — Это ерунда. Он ведь на казарменном положении. А на каникулы — к вам: фрукты, овощи…

— Да, разумеется, но я хотел, — приходил понемногу в себя Алексей Петрович. — Я хотел уйти из газеты вообще, вернуться к писательству. Война закончилась, много молодежи — пусть работает. Да и языков среднеазиатских не знаю…

По лицу Поспелова пробежала тень недовольства, и лицо стало неприветливым, оно съежилось и обострилось — неприятным стало лицо, нетерпимым, и глаза смотрели сквозь очки по-совиному колюче, недобро смотрели глаза Главного — как на провинившегося. И до Алексея Петровича наконец дошло: ссылка. И все, что говорил Поспелов до этого, лишь камуфляж и ерунда, призванные прикрыть главное: наверху прочитали и выразили неудовольствие, остальное — из обычной обоймы репрессивных мер. Не исключено, что и сам Поспелов приложил руку…

— Вы ведь в отпуске не были… — снова заговорил Поспелов, подслащивая пилюлю сочувственным голосом. — Пишите заявление и отправляйтесь в отпуск. Скажем, в Пицунду. Бархатный сезон. Там санаторий, подлечитесь, отдохнете, а уж потом… по назначению. Путевки на вас и жену у секретаря. Так что желаю успеха.

Поднялся и протянул руку.

Оказавшись на улице, Алексей Петрович передернул плечами и выругался про себя. Впрочем, могло быть и хуже, думал он, уже шагая вверх по Пушкинской. Но для Маши это будет ударом: она так мечтала понянчить внуков, а тут собирайся и кати к черту на кулички. Ведь для нее это, считай, вторая эвакуация… И все в тот же Ташкент, в котором она так мечтала о Москве.

Вечером у Задоновых собрались все, кто имел отношение к их семье и находился на ту пору в Москве. Пришла племянница (а может быть дочь?) Марина с мужем, Афанасием Роговским, инженером какого-то секретного конструкторского бюро, человеком шумным и общительным, с которым она познакомилась в Свердловске. Пришел Константин Киваев, муж Ляли; отпросился из училища Иван, и вечно занятый на производстве племянник Андрей оставил ради этого сбора все свои производственные проблемы. Не было только Ляли с ее новорожденным сыном, да Катерина отговорилась плохим самочувствием, но Алексей Петрович догадывался, что дело не в плохом самочувствии, а в нежелании бывшей снохи встречаться с ним, Алексеем, и ворошить прошлое. Да и Маша поведала, что Катерина хоть и вышла замуж, да счастья в новом замужестве не нашла, а как и почему — бог ведает.

Собрались за тем же столом, за которым когда-то главенствовали Петр Аристархович и Клавдия Сергеевна. Теперь на их месте сидел Алексей Петрович и Маша. И вроде бы новых лиц совсем немного, но… но разве в этом дело? Дело совсем в другом: нет былой раскованности, нет теплоты и близости, хотя нет и интриги, а если она и есть, то прячется так глубоко, что ее не разглядишь.

Алексей Петрович оглядывал стол и сидящих за ним людей, и было у него такое ощущение, что они собрались здесь лишь для того, чтобы поесть. Правда, и это не самый худший повод, хотя стол, несмотря на все старания Маши, не отличался особым разнообразием и изобилием. Конечно, дети изменились, и не только потому, что повзрослели, а потому, что жили своей, неизвестной Алексею Петровичу жизнью. Даже не знаешь, что можно при них говорить, а что нет. Тем более при совсем незнакомых мужьях Ляли и Марины. Но самое интересное, что никто из сидящих за столом, за исключением Маши, похоже, не читал разгромной статьи в «Литературке», зато все успели прочитать его книгу, и каждый старался хотя бы словом выразить свое к ней положительное отношение. Больше всех приставал к отцу Иван, для которого война известна лишь по книгам да рассказам.