Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Никак нет, товарищ первый.

— Вот если этот свет обернется мраком для твоей армии, то некоторый мрак будет пролит на твою голову. Весьма ценные сведения… — И Валецкий будто воочию увидел язвительную усмешку, покривившую узкие губы маршала Жукова.

Положив трубку, генерал почувствовал, что спина у него мокрая. И под мышками тоже. Он даже не заметил, когда, разговаривая с командующим фронтом, поднялся из-за стола. Зря комфронта звонить не станет. Значит, что-то случилось. Но что и где, и как это отразится на его армии и на ее командующем? — вот что больше всего занимало сейчас генерала Валецкого и не давало ему уснуть. Он знал, что и на других участках фронта проводились разведки боем, а у соседа, например, удалось не только вклиниться в немецкую оборону, но и удержать захваченную территорию. Бои вокруг этого клина все еще продолжаются, и время от времени оттуда доносится погромыхивание артиллерии. Возможно, что бои эти запланированы штабом фронта, чтобы отвлечь внимание немцев от направления главного удара, который должен наноситься в том числе и отсюда, с Пулавского плацдарма. Но об этом точно знал лишь командующий фронтом, который может бросить все силы и на Магнушевский плацдарм, то есть на тот участок, где наметится наибольший успех.

Валецкий, не глядя, протянул руку к краю стола, нашарил стакан с чаем, отхлебнул, поморщился: чай был едва теплым, отдавал прелым сеном.

Он взял колокольчик, тряхнул его раз, другой, стукнул им об стол, и только тогда дверь поспешно распахнулась, и на пороге появился лейтенант Силин, всклокоченный, с помятым лицом и испуганными глазами.

— Спите, лейтенант, — буркнул Валецкий и брезгливо повел рукой в сторону стакана с чаем.

Силин быстро подошел, взял стакан, вышел. К счастью, Данилыч тоже услыхал требовательный звонок генерала, и когда Силин появился на кухне, уже держал в руках стакан с чаем, над которым курился парок. Они молча обменялись стаканами, и Силин лишь тогда перевел дух, когда генерал отхлебнул из стакана и удовлетворенно кивнул головой.

Силин вышел, осторожно прикрыл за собой дверь, прошел на кухню, потребовал:

— Налей-ка и мне, Данилыч! Да покрепче!

Силин пил чай, сидя на своей раскладушке, и прислушивался к тишине в генеральской комнате. У него не было причин жаловаться на свою службу: другие торчат сейчас в окопах, в грязи, во вшах, ходят в атаки, гибнут или, в лучшем случае, корчатся от боли в лазаретах после полученных ранений. А он в тепле, сыт, чист, имеет все шансы дожить до победы. Скоро ему дадут еще одну звездочку на погоны, а если наступление будет успешным, то не обойдут и наградой. Слава богу, что мать его оказалась подругой жены генерала Валецкого, и сразу же после ранения генерал прямо из госпиталя взял его себе в адъютанты. Четыре месяца Силин повоевал в матушке-пехоте — хватит ему этого до конца жизни. Поэтому он так старается, зная вздорный и неуживчивый характер генерала.

Хотя в диспозициях, розданных войскам, изменить уже ничего практически было нельзя, Валецкий еще и еще проверял и обдумывал всевозможные варианты боя, которые могут возникнуть, и каким образом на эти варианты отвечать.

В последний раз взглянув на пестроту значков и цифр, среди которых красным карандашом рукой начальника штаба фронта генерала Малинина было вписано — как раз на кончике стрелы, рассекающей оборону противника: «ШБ, 14.01.45, 6-30», означающее, что штурмовой батальон должен начать атаку в шесть часов тридцать минут утра 14 января 1945 года, — вздохнул и, вспомнив детство, перекрестился. Так, на всякий случай.

Уснул генерал только под утро.

А рапорт лейтенанта Красникова, в котором указывались наиболее отличившиеся в бою штурмовики, подписанный комдивом Клименко, генерал отложил в сторону: батальон должен идти в атаку в полном составе.

Майор Леваков сидел на измятой постели в нижнем белье и, запустив обе руки в редкие волосы, с ожесточением скреб свою голову. Голова чесалась и дико болела после вчерашнего перепоя. К тому же ломило поясницу, во рту словно ночевали кошки, и вообще — все было мерзко, все надоело, опротивело.

Оставив в покое голову, Леваков поскреб живот, под мышками, спину, но позвоночник между лопатками достать не смог, тогда, подавшись к стене, принялся тереться о бревна, кряхтя от усердия.

Леваков смутно помнил вчерашний вечер, который, впрочем, мало чем отличался от всех предыдущих вечеров. Одно только крепко засело в памяти — как он ударил Ольгу. Хотя это с ним уже не первый раз, но до сих пор она сносила такие вещи молча, привычная к тому, что у них в деревне считалось за обычное, когда мужики валтузят своих баб и тем остается только пошмыгать носом и утереться. Но на сей раз он, видать, переборщил — она мотнула подолом и ушла в землянку медпункта. Ну и наплевать: никуда не денется. Тоже мне цаца архангельская.

За перегородкой возился ординарец по фамилии Мозглюкин. Это был уже четвертый ординарец у Левакова с тех пор, как он стал командовать батальоном. Подбирал их ему Кривоносов, и все они были будто от одной матери: угрюмые, молчаливые, слова из них путного не вытянешь, только и знают: «Слушаюсь, товарищ майор! Так точно, товарищ майор! Никак нет, товарищ майор!» Тьфу! Такого позвать спину почесать — сто раз подумаешь, потому что так и кажется, что он тебя треснет чем-нибудь по голове.

За перегородкой хлопнула дверца буржуйки, затрещали потревоженные поленья, пахнуло жарким дымком, засвистел чайник.

Майор слез с постели, потянулся, присел несколько раз, стал одеваться. Он натянул галифе, обмотал ноги байковыми портянками, кряхтя всунул их в узкие хромовые сапоги, постучал подошвами об пол. Потом, поколебавшись, достал из-под подушки зеленую фляжку, встряхнул ее, отвинтил крышку, сделал пару глотков, поморщился, помотал головой, тяжело отдуваясь.

— Как там вода? Горячая? — спросил он, глядя на брезент, заменяющий дверь, хотя мог бы и не спрашивать, потому что слышал, как свистит чайник, но не хотел первым здороваться со своим ординарцем, и любая фраза, брошенная через перегородку, как бы избавляла его от этого.

— Так точно, товарищ майор! Горячая! — после небольшой паузы откликнулся Мозглюкин.

Леваков вышел из своей каморки, постоял, недовольно оглядываясь, буркнул:

— Как там насчет побриться?

— Уже готово, товарищ майор, — ответил Мозглюкин, возясь возле стола и не глядя на своего командира.

Пока ординарец брил Левакова, водя трофейной бритвой по его щекам, тот сидел, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза, уныло думая о предстоящем дне. Сегодня утром должна вернуться в расположение батальона сводная рота лейтенанта Красникова, который — дошел уже слух — чем-то там отличился. Моторин предлагает устроить красниковцам торжественную встречу, вчера все уши прожужжал об этом, но торжественная встреча — слишком большая честь для этого прыткого лейтенантишки. Перебьется. Однако надо распорядиться, чтобы для роты устроили баню. Да и самому не мешает помыться. А уж потом, после бани, можно будет и отметить… по русскому обычаю.