Джефри Триз - Фиалковый венец. Повесть

- Что в корзинке? - сразу спросил он.

- Увидишь, родненький, когда ее откроют.

Фратта огляделась, схватила несколько яиц и бросила их в корзину.

Теон испуганно вскрикнул.

- Да они же крутые, дурачок, - успокоил его Алексид.

- Я вижу в корзине яблоки и смоквы, - бормотал себе под нос Теон. - Полагаю, что в ней есть медовые лепешки, потому что вчера их пекли. Надеюсь, там лежит и колбаса. И уж наверное - сыр. А орехи, Фратта?

- Может, парочка и найдется.

- Вот и хорошо! - Теон одобрительно кивнул. - В театре без орехов никак нельзя.

- По-твоему, - насмешливо сказал Алексид, - без них нельзя постичь высокое театральное искусство?

Теон недоуменно замигал, а потом радостно улыбнулся: такие красивые слова необходимо было запомнить для дальнейшего употребления.

- Ну да, - сказал он. - А как же?

- Что ж, - заметила Фратта, созерцая набитую доверху корзину. - Этого вам, пожалуй, хватит. Но хоть убейте, никогда не пойму, как вам кусок в горло лезет, когда вы насмотритесь этих ужасов.

Фратта ни разу в жизни не видела театральных представлений и имела о них самое превратное понятие. Ей доводилось слышать пересказы отдельных отрывков из разных трагедий, - конечно, самых жутких. Так, она знала, что жена Агамемнона убила его в ванной, что Медея прислала царевне отравленный наряд, чтобы погубить соперницу в день свадьбы, и что Прометей был прикован к скале, а коршун терзал его печень. Наверно, она была бы горько разочарована, если бы попала в театр и убедилась, что все эти страшные события происходят за сценой. Впрочем, это не помешало Теону задать ей обычный вопрос:

- А тебе хотелось бы пойти с нами, Фратта, милая?

- Нет, родненький, театры не для рабынь. Ну ничего, когда вы все уберетесь, нам и тут будет неплохо. А теперь уходите-ка из кухни. Вон госпожа и Ника ждут вас во дворе.

- Все готовы? - спросил отец.

- Все, отец, - ответил Алексид.

Когда они вот так всей семьей отправлялись куда-нибудь, отец всегда придирчиво оглядывал их, словно на военном смотру. Сам он был очень представительным человеком: курчавая борода с проседью, сухощавое крепкое тело. И держался он все так же прямо, как в те дни, когда был гоплитом [3] гоплит - тяжеловооруженный пеший воин . На его щеке и на правой руке виднелись бледные рубцы старых ран. На улицах прохожие указывали на него друг другу. «Это Леонт, - объясняли они приезжим. - Он состязался в беге на Олимпийских играх». И Алексид гордился, когда слышал этот шепот и видел, как незнакомые люди с интересом смотрят вслед его отцу.

Мать казалась спокойной, но ее пальцы нервно разглаживали складки темно-красного пеплоса [4] пеплос - верхняя женская одежда , а Ника в бело-голубой одежде совсем притихла под отцовским взглядом. Головы обеих окутывали покрывала. На этом настаивал отец. Он был человеком старого склада и любил повторять, что «место женщины у домашнего очага» и что добрая слава девушки заключается в том, чтобы о ее существовании не знал никто, кроме родных. Было просто удивительно, как он еще позволял жене и дочери посещать театр.

Однако в это утро он особенно внимательно осматривал сыновей. Сначала их венки из дикого винограда - такие венки в этот день носили все в честь бога Диониса, потому что это был его праздник, - а потом и всю их одежду. - Поправь застежку на плече, Теон, у тебя перекосился плащ. Его надо сдвинуть на два пальца левее. Помни: благородного мужа всегда можно узнать по тому, как ниспадают складки его одежды.

- Понимаю, отец.

- А ты, Алексид, раз уж ты надел одежду мужа, то и носи ее как подобает. Или, по-твоему, достаточно просунуть в хитон голову и руки и перетянуть его поясом? Расправь его. А когда мы будем в театре, не заставляй меня то и дело толкать тебя локтем, чтобы ты не закладывал ногу за ногу, - это неуклюже, так сидят только варвары.

- Хорошо, отец.

Наконец они отправились в путь. Леонт, держа в руке трость, шел впереди вместе с сыновьями, мать и Ника следовали за ним, а Парменон с корзиной и охапкой подушек замыкал шествие. Парменон был единственным рабом, которого брали в театр, но ведь он был педагогом [5] педагог - в Древней Греции раб, обязанностью которого было водить детей в школу и следить за их учением . Его обязанностью было провожать мальчиков в школу и в гимнасий [6] общественное здание, в котором занимались атлетическими упражнениями , ожидать там, пока не кончатся занятия, и сопровождать их домой. Он хорошо читал и писал и вообще был образованным человеком. «Еще бы ему не быть образованным, - не раз думал Алексид, - когда он чуть ли не полжизни провел в школе не задней скамье, из года в год выслушивая одни и теже уроки: арифметика, музыка, «Илиада», «Одиссея». И если уж он всего этого не помнит, так чего они хотят от нас, мальчиков, которые посещают школу только с семи до пятнадцати лет?»

Ну, для него самого это теперь осталось позади.

С нынешнего дня, а вернее, через три дня, когда кончатся Дионисии, он вступает в новую жизнь. Эфебом [7] эфебы - юноши от восемнадцати до двадцати лет, проходившие военное обучение в отрядах на границах страны он станет только через два года, а пока будет посещать лекции софистов [8] софист - учитель философии и красноречия в Древней Греции . И ходить к ним и в гимнасий он будет один. «Как хорошо, что отец не богат! - в сотый раз повторил он себе. - Если бы у него было больше рабов, он приставил бы ко мне особого слугу. А Парменон не может разорваться надвое и будет присматривать только за Теоном - он ведь младший».

Свобода… Можно будет узнать столько нового…

Алексид, как истый афинянин, был взволнован даже одной мыслью об этом. Сам не зная почему, он верил, что с этих пор его жизнь станет гораздо интереснее. Его ждут всякие приключения. Да, так будет.

Непременно.

Но чего именно он жалел, он сказать не мог бы и очень удивился бы и даже испугался, если бы какой-нибудь оракул предсказал ему, что уже в этот день начнется приключение, которое превзойдет все его ожидания, - начнется так же незаметно, как начинается река.

Солнце уже поднялось над восточными горами. Оно заливало ярким светом узкие улочки, играло на белых стенах, испещренных надписями вроде: «Голосуйте за Телия!» или: «Архий любит Дию!», и карикатурами на влиятельных граждан. Все люди на улице спешили в одном направлении.

- Пойдем быстрее, - приставал Теон, - а то все лучшие места займут!

Леонт рассмеялся. Он был уже в праздничном настроении и, вместо того чтобы напомнить сыну, что необходимо всегда соблюдать достоинство, сказал только:

- Это ведь не марафонский бег. Да и бедняге Парменону нелегко тащить такую корзину.