Джефри Триз - Фиалковый венец. Повесть

- Послушай, - шепнул Теон с благоговейным ужасом после одного особенно дерзкого выпада против влиятельного политического деятеля, - и как только он не боится?

- Мы, афиняне, считаем, что каждый вправе говорить свободно, - передразнивая Леонта, с торжественной важностью шепнул Алексид.

Теон одобрительно фыркнул, но тут же опасливо покосился на отца. Однако тот тоже смеялся, правда - шутке актера.

Но вот комедия закончилась (гораздо раньше, чем хотелось бы Алексиду) буйным пиршеством, на котором плясали мужчины в костюмах танцовщиц, и шутовской свадебной процессией. Когда хор удалился с орхестры, раздались громкие рукоплескания.

Теон вскочил и принялся приплясывать, разминая затекшие ноги.

- Вот это комедия! Правда, отец? Тем, которые будут показаны завтра и послезавтра, надо быть уж не знаю какими, чтобы победу присудили им. Алексид тоже встал, в его карих глазах прыгали огоньки радостного возбуждения. От игры актеров и от стихов он опьянел, как от вина. А в его голове уже слагались собственные строки. Они были не слишком остроумны, но ему самому показались отличными, и, не задумываясь, он дернул Теона за локоть и сказал:

- Я, пожалуй, тоже напишу комедию. Вот послушай! - И, став в позу, он презрительно взмахнул воображаемым плащом и произнес напыщенным тоном:

- «Иль ты не знаешь, кто перед тобой? Узри же Гиппия!» - И тут же ответил себе другим голосом:

- «На кудри глядя длинные твои, счел девушкой тебя я».

Смешливый Теон расхохотался, и Алексид, польщенный этим продолжал:

- «Где сяду я? К лицу ль сидеть мне сзади?»

После четвертой строки, в которой Гиппию указывалось, что благовоспитанной девушке вообще не положено смотреть комедии, Теон совсем задохнулся от смеха. И тут Алексид, внезапно спохватившись, заметил, что слушает его не только брат.

В нескольких шагах от него стоял Гиппий. Его бледное лицо исказилось яростью. Судя по всему, он вообще не был склонен легко прощать обиды, и особенно - такие язвительные насмешки. Алексид понял, что нажил смертельного врага. А какого опасного - это ему еще предстояло узнать.

Кончились три дня Великих Дионисий, и потянулись будни, особенно скучные по сравнению с последним вечером праздника, когда были объявлены победители состязаний и весь горд ликовал и веселился.

На другой день Теон, как обычно, отправился в школу, а Алексида отец повел к Милону, софисту, у которого Алексиду предстояло брать уроки ораторского искусства. Однако почтенного мужа мучила сильная головная боль («Не в меру праздновал вчера», - пробормотал Алексид), и он через привратника просил извинить его: сегодня он отдыхает. Занятия возобновятся завтра.

Алексид ничуть не был огорчен.

Относительно его занятий у Милона, да и не только относительно них, они с Леоном придерживались разных мнений. Он уже давно сказал:

- Но, отец, я ведь не собираюсь выступать с речами.

- Как ты можешь утверждать это заранее? - вполне справедливо возразил Леонт. - Ты же еще мальчик. Но со временем тебе придется занять свое место в Народном собрании. Не говоря уж о судебных процессах. Ты, может быть, и не станешь обращаться в суд, но это не помешает кому-нибудь другому подать на тебя жалобу - Афины полны завистливых сутяг, - и тебе придется произносить речь в свою защиту. Никто за тебя этого не сделает. А когда тебя слушают пятьсот присяжных, ты только погубишь дело, если будешь бормотать что-то невнятное себе в бороду.

Алексид решил, что эта опасность ему пока не угрожает: первый пушок только еще чуть-чуть пробивался на его верхней губе. Однако такой довод вряд ли мог переубедить отца. Но Алексид сумел выискать единственное слабое место в рассуждениях Леонта:

- Ведь ты сам никогда не выступаешь в Народном собрании.

- Да, я не…

- Почему же ты хочешь, чтобы выступал я?

И тут Леонт сказал удивительную вещь. Удивительную потому, что он никогда не хвалил своих сыновей, особенно Алексида:

- Потому что, мальчик, ты можешь поддержать честь нашей семьи своим умом.

- Я? Но ведь…

- Не спорь. Ты никогда не станешь атлетом, как твой брат Филипп, не говоря уж о малыше Теоне… Вот из него, если он будет стараться, выйдет толк - только не говори ему этого…

Суровое лицо Леонта смягчилось. Он о чем-то задумался, и Алексиду казалось, что он читает его мысли: заветной мечтой отца было увидеть, как его сыновья, подобно ему самому, выступят на Олимпийских играх, но, в отличие от него, может быть, добьются победы и будут встречены в Афинах, как герои, чтобы до конца дней жить в почете и уважении. «И сколько же огорчений, значит, доставил ему я!» - с грустью подумал Алексид, вспомнив свои более чем скромные успехи в атлетических состязаниях.

- На этом поприще ты никогда не стяжаешь лавров, - продолжал тем временем Леонт, - но ты можешь добиться кое-чего почти столь же хорошего… да нет, даже столь же хорошего. У тебя светлая голова. И язык у тебя неплохо подвешен. Сколько раз ты нас всех смешил своими шутками! И, хоть ты еще очень молод, тебя интересуют все важные события в жизни нашего города.

- Да, но…

- Твой путь ясен. Я буду гордиться сыном, который выступает в Народном собрании. Отечеству нужны честные государственные мужи, иначе нам не вернуть былой славы.

Итак, было решено, что он будет учиться у Милона, чтобы уметь облекать свои мысли в наиболее выразительные слова. Алексид, правда, по-прежнему считал, что эти слова могут пригодиться для чего-нибудь получше, чем длинные речи в Народном собрании, но, как бы то ни было, пока ему приходилось послушно выполнять волю отца. Вот почему он очень обрадовался, когда привратник сообщил им, что ученый муж немного нездоров и занятий не будет.

- Чем ты сейчас займешься? - спросил Леонт у сына. Сам он торопился в свою гончарную мастерскую, чтобы проверить, взялись ли рабы за дело или проводят время в болтовне, обленившись за дни праздника.

- Ну… - начал Алексид неуверенно. - Я, пожалуй, зайду к Лукиану. Мы сыграем в мяч или, может быть, погуляем за городом.

Леонт кивнул. Ему была по душе дружба сына с Лукианом. Лукиана был красив, но ничуть не изнежен; он отличался во всех видах атлетических состязаний и поиcходил из весьма почтенной семьи - все его предки были коренными афинянами и в то же время не хвастали неправдоподобной родословной, восходящей к богам. Короче говоря, Леонт считал, что дружба с таким юношей во всех отношениях полезна его сыну.

- Если вы отправитесь не прогулку, - сказал он, - то зайди в нашу усадьбу. Предупреди там, что я на днях у них побываю, так чтоб все было в полном порядке.