Джефри Триз - Фиалковый венец. Повесть

Коринна как раз выходила из дверей, неся на голове пустой кувшин. Она чуть не уронила его, когда Алексид, схватив ее за руку, начал бессвязно рассказывать о случившемся.

- Как это замечательно, Алексид! - Ее лицо просияло от радости. Оглядевшись по сторонам, Коринна добавила:

- Проводи меня до источника. Мать ведь ждать не любит… Ах, как я рада! И, по-моему, твой дядюшка просто прелесть.

- Еще бы! То его терзают страхи, то он вдруг приободряется, и тогда ему уже нравится делать вид, будто он сочинил комедию. Одним богам известно, как мы проведем все репетиции так, чтобы никто не догадался!

Тем временем они подошли к источнику Коринна подставила кувшин под струю, вырывавшуюся из львиной пасти. Прозрачная вода с журчанием наполнила кувшин, и Коринна, грациозным движением поставив его себе на голову, выпрямилась и повернулась, чтобы уйти.

- Если бы я могла тебе как-нибудь помочь! - сказала она.

- Ты и так мне очень помогла, - ответил он горячо. - Без тебя я, наверно, никогда не кончил бы «Овода».

На следующий день было официально объявлено, что на празднике Дионисий будут показаны комедии Аристофана, Эвполида и Алексида. Каждому из них был назначен хорег, оплачивающий все расходы. Эта обязанность возлагалась по очереди на всех самых богатых граждан Афин: каждый из них должен был либо оплатить театральное представление, либо снарядить военный корабль.

Расходы по «Оводу» должен был нести богач Конон. Когда дядюшка Живописец услышал об этом, лицо его вытянулось.

- В чем дело? - спросил Алексид. - Ты знаешь о нем что-нибудь плохое?

- Не-ет, но лучше бы нам назначили кого-нибудь другого.

- Но почему?

- Ну… - Дядюшка Живописец растерянно поскреб в затылке. - Это трудно объяснить. Видишь ли, Конона весельчаком не назовешь. Он редко бывает в Афинах… а в театр не заглядывал уже много лет…

- Вот оно что! - Алексид досадливо нахмурился: вряд ли от Конона можно было ждать большой помощи. - А где он живет?

- У него имение под Колоном, и он его почти не покидает. Говорят, он живет скромно, словно простой земледелец, но денег у него, должно быть, много. Ему ведь принадлежат серебряные рудники.

- Значит, он скряга?

- Да нет, пожалуй. В былые дни он даже славился своей щедростью. Но последние годы он живет в деревне настоящим затворником, и никто о нем толком ничего не знает. Кроме, конечно, - тут дядюшка Живописец весело усмехнулся, - государственного казначея.

- Какая таинственность! Нам надо будет сходить к нему?

- Ну, он-то, во всяком случае, не явится в город, чтобы повидать нас.

И вот в этот день вазы остались неразрисованными, а два Алексида вышли за городские ворота в поля, озаренные неярким солнцем. Был один из тех прозрачных зимних дней, когда обнаженные ветви деревьев кажутся особенно черными на фоне синего неба и одетых снегами горных вершин. Над темной вспаханной землей с резкими криками кружили белые чайки.

Наши путники миновали небольшой храм, прошли через знаменитую соловьиную рощу, теперь, правда, безмолвную, и спросили у пахаря, где им найти Конона.

- Конона? - повторил он и ткнул большим пальцем через плечо. - А вы идите вон по той дороге - по той, которая ведет к фиванской границе. Имение его в пяти стадиях отсюда. Только застанете ли вы его дома… и как он вас встретит… Ну, да сопутствует вам удача!

- И правда она нам как будто понадобится, - пробормотал Алексид.

Эти пять стадиев показались им очень длинными. Дядюшка Живописец, запыхавшись, остановился и тяжело оперся на палку. Он вдруг вспомнил, что к фиванской границе от Колона ведут две дороги. Может быть, они пошли не по той, которую имел в виду пахарь?

- Слышишь? - сказал Алексид. - Нас нагоняет какой-то всадник. Спросим у него, правильно ли мы идем.

Стук копыт становился все громче, и вот на фоне синего неба и бегущих облаков над гребнем крутого холма, с которого они только что спустились, возник всадник и тотчас остановил своего коня, как будто удивившись при виде путников. Он был высок и худ, лицо его казалось высеченным из камня, а серый жеребец был словно создан из мрамора, шелка и огня. У Алексида перехватило дыхание: на секунду ему почудилось, что перед ним возник из земли сам Посейдон, бог - укротитель коней.

Незнакомец собирался было повернуть коня и ускакать, но, когда дядюшка Живописец окликнул его, он во весь опор промчался по обрывистому склону и остановился рядом с ними.

- Так ведь и убиться недолго, - заметил дядюшка Живописец, поглядывая на опасную крутизну.

Всадник бросил на старика внимательный взгляд и, по-видимому решив, что возраст дает тому право говорить все, что угодно, ответил с сухим смешком:

- Если человек не боится смерти, ему ничто не грозит. Я в этом не раз убеждался. Вы сбились с дороги?

- Да я и сам не знаю, - ответил дядюшка Живописец. - Мы ищем имение Конона…

- Я Конон.

Алексид с интересом взглянул на всадника. Он был моложе дядюшки Живописца, но гораздо старше Леонта. Теперь, когда он приблизился, стало видно, что его обветренное лицо изрезано глубокими морщинами. В далекие дни молодости он, вероятно, был очень хорош собой. Даже теперь его лицо хранило следы благородной красоты.

- Я Конон, - повторил он еще более резко и перебил их, едва они начали свои объяснения. - Я знаю. Архонт-басилевс прислал ко мне утром гонца. Сколько вам нужно?

- Ну… э… видишь ли…

- Вопрос скорее в том, - смело вмешался Алексид, - сколько нам могут дать.

Конон в первый раз поглядел на него внимательно. Его голос стал чуть мягче.

- А кто ты такой? Для его сына ты как будто молод. - И он вопросительно посмотрел на дядюшку Живописца.

- Нет, нет, - торопливо ответил тот, - я не был женат и, к моей большой печали, никогда не имел сына.

- Считай себя счастливцем. Твоя печаль могла бы оказаться куда горше, - мрачно заметил Конон.

Воцарилось неловкое молчание, и дядюшка Живописец, чтобы как-то прервать его, начал длинные и довольно бессвязные объяснения:

- Это мой внучатый племянник. Он помогает мне с комедией… У него очень ясная голова… и я взял его с собой потому, что на его память можно положиться, а я с годами что-то забывчив становлюсь…

- Это, пожалуй, не такая уж большая беда, как ты полагаешь, - сказал Конон, думая, как показалось Алексиду, о чем-то своем. Но потом, взяв себя в руки, он продолжал:

- Вы пришли издалека. Так отдохните у меня в доме, и мы обо всем там поговорим.

Он повернул коня, и они пошли рядом. Чтобы нарушить неприятное молчание, Алексид похвалил жеребца, и Конону это было, очевидно, приятно, хотя на его угрюмом лице не появилось даже тени улыбки.