Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

И еще одна странность: если верно то, что им сообщили, — разумеется, «по секрету», — будто здесь же, на командном пункте танковой армии, на этом же этаже кирпичного завода, находятся сам Ротмистров и даже сам Василевский, то, следовательно, именно здесь и должны происходить главные события. Не может же наше командование настолько поглупеть, чтобы своим присутствием давать понять немцам, что… ну и так далее.

Алексей Петрович отстранился от стереотрубы: все равно ни черта не видно из-за дыма и пыли! — достал свою трубку и принялся набивать ее табаком.

В это время кто-то, открыв дверь, закричал:

— Наши! Наши подходят! — и закричал таким голосом, каким, должно быть, кричал матрос-бочковой с высокой мачты бригантины Колумба: «Земля! Земля!»

Все кинулись на крик из кирпичной пристройки, выскочили на крышу, покрытую рубероидом, и увидели наши танки, в клубах пыли несущиеся вдоль железной дороги по два в ряд. И всё — туда же, где среди дыма и вздыбливающейся земли отбивались остатки Тридцать второй бригады.

«Господи! Куда же ты их?» — прошептал Алексей Петрович, представив себе на миг, как там, на скатах высоты, да и везде вокруг чистого поля, на котором горели десятки наших танков, немецкие артиллеристы, надвинув на лоб свои рогатые каски, следят за приближающимися русскими танками через цейсовскую оптику. И от одного этого ему стало нехорошо, заныло под ложечкой, пересохло в горле, и даже ноги будто потеряли опору под собой, дрогнули и прогнулись в коленях.

Пошарив по кирпичной стене вялой рукой, Алексей Петрович медленно опустился на кирпичную же ступеньку. Откуда-то взялся капитан Триммер с какой-то ветхозаветной сумой, увидел Задонова, обрадовался:

— Видите, товарищ подполковник? Видите? Ну, теперь фрицы — держись! А как идут, товарищ подполковник! Как идут! Впервые вижу такой, можно сказать, марш…

— Марш смертников, капитан, — произнес Алексей Петрович и тут же, испугавшись: черт его знает, этого Триммера! — поспешил свести свои нечаянно вырвавшиеся слова к шутке: — Как это в Древнем Риме? Идущие на смерть, приветствуют тебя? Так, кажется?

Хорошо, что другие, занятые величественным видом несущихся мимо танков, не слышали его слов. Да и грохот стоял такой, что и капитан мог не расслышать.

Но Триммер расслышал, однако шутки не принял. Он, с изумлением глянув на сидящего Задонова, спросил:

— Вам плохо, Алексей Петрович? У вас лицо такое… такое бледное… Может, доктора? Или воды?

— Не суетитесь, капитан. Да, сердце что-то… не того. Но я сейчас пососу валидольчика, и все пройдет.

А танки все перли и перли. Вот они на ходу стали расползаться, но, не закончив перестроения, кинулись в самую гущу взрывов, дыма и пыли. И опять замигали вспышками скаты меловой гряды с возвышающейся над нею высотой 252,2. И рев, какого Алексею Петровичу не доводилось еще слышать, расползся по всему видимому пространству, волнами накатываясь на кирпичный завод, оглушая и заставляя коченеть беззащитное тело.

То же самое происходило и в полосе наступление Восемнадцатого танкового корпуса, который наступал левее, имея в виду окрестные хутора и села слева от совхоза «Комсомолец». Все новые и новые бригады волнами накатывались на рубежи противника, и откатывались назад, оставляя на поле десятки дымных костров.

Шел пятый час боя. Ротмистрову и Василевскому казалось, что еще чуть поднажать — и эсэсовцы не выдержат, побегут. Но эсэсовцы не бежали, бой медленно наползал на горящие дома совхоза «Октябрьский», подбирался к вершине высоты 252,2. В бой вступали новые силы: механизированные полки мехкорпуса, стрелковые полки Пятой армии генерала Жадова.

В полдень наконец появилась и наша авиация. Штурмовики, бомбардировщики и истребители обрушились на горящие избы совхоза, на высоты, и вообще на все, что двигалось и казалось летчикам достойной целью. Задание у них было одно — подавить артиллерию противника, но где находятся ее позиции, в полетном задании указывалось весьма приблизительно, а чтобы не ударить по своим, как ни раз случалось и за что их шерстили на всех уровнях, они бомбили и обстреливали с подстраховкой, то есть с явным допуском в сторону тылов предполагаемых позиций противника, а не по конкретным целям, часто не обращая внимания на указания корректировщиков, потому что случалось, и ни раз, что под корректировщиков подстраивались немцы и наводили наши самолеты на наши же войска.

И все, кто был на крыше, следили за действиями нашей авиации.

И тут за спиной Алексея Петровича раздался отчаянный крик:

— Да куда ж тебя черти несут? Идиот! Ну не идиот ли, мать твою в выхлопную трубу!

Задонов обернулся и увидел человека в летном обмундировании, с забинтованной головой, сквозь бинт проступала запекшаяся кровь. На синем комбинезоне измятые погоны с тремя звездочками. Он смотрел в небо, где схлестнулись наши истребители с немецкими, лицо его выражало отчаяние и муку. Алексей Петрович тоже внимательно посмотрел в ту же сторону, но ничего такого страшного не заметил, чтобы переживать с такими отчаянием и мукой: разобрать отсюда, где наши, а где не наши, ему, далекому от авиации, было практически невозможно…

А летчик, стукнув кулаком по раскрытой своей ладони, обернулся к Задонову, смерил его острым взглядом с ног до головы, спросил с нескрываемой ненавистью:

— Видите? Это черт знает что такое! Третий год воюем, а летунов готовят так, будто им не в бой идти, а начальству пыль в глаза пускать. Бочку — пож-жалуйста! Мертвую петлю — сколько хотите! А научить его драться по-настоящему… А-а! — махнул он рукой. Но, заметив недоумение во взгляде подполковника, пояснил: — У немца индивидуальная подготовка летчика-истребителя на высочайшем уровне! А у нас… Научат летать в строю — больше и не спрашивай. Коллективизм — это бомберам и штурмовикам нужен! А истребитель — работа штучная, можно сказать, ювелирная. Пока этому не научим, за каждый сбитый «мессер» будем платить тремя своими «яками». — И уже более спокойно, но с той же ненавистью в остром взоре: — Вы вот, как я понимаю, журналист, возьмите и напишите об этом. Да так, чтобы наших твердолобых начальников пробрало до самых печенок. Или кишка тонка?

Из мечущихся высоко в воздухе десятков юрких самолетов то и дело выпадало то по одному, а то и по два-три сразу и устремлялось вниз, таща за собой дымный хвост, а иногда распадаясь в небе на несколько кусков. И кто там был наш, а кто немец, поди разберись.

Алексей Петрович достал из своей командирской сумки плоскую флягу с коньяком, протянул летчику.

— Выпейте, старший лейтенант. Это все, что я могу для вас сделать.

К концу дня 12 июля в двух танковых корпусах, которые настойчиво пытались хотя бы дорваться до немецких позиций и раздавить артиллерию врага, осталось менее половины танков, способных продолжать бой; их и то, что удалось вытащить с поля боя, отвели в тыл залечивать раны. Результатом этих жертвенных атак стали окраины совхоза «Октябрьский» и высота 252,2, а совхоз «Комсомольский», с помощью танкистов майора Ножевого и немногих десантников, удалось освободить полностью и продвинуться на пару километров вдоль железной дороги. На этом силы танковых корпусов иссякли, резервов не осталось, утром следующего дня ожидалось, что противник возобновит наступление, и думать надо было лишь о том, как не допустить его к Прохоровке, удержать последний рубеж, прорвав который, противник мог беспрепятственно двигаться в сторону Курска.