Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

Безбородко так ловко мог стремить паруса своей лодьи в бурных правительственных водах, что складывалось впечатление — и все были в этом убеждены, — будто действует он не вопреки высочайшей воле, но лишь исключительно ею направляемый. Так и сейчас, выслушав ходатайство графа относительно разрешения вывоза на новые земли мастеровых людей, Безбородко рекомендовал Воронцову, не сомневаясь, направить это дело в развитие состоявшегося мнения о необходимости японской экспедиции.

— Мой любезный друг, — сказал он, беря графа за локоть, — споспешествование Северо-Восточной компании, участие которой в столь важном правительственном акте, как экспедиция в Японию, уже никем не оспаривается, есть естественное продолжение занятой правительством позиции. Кто же будет воспрепятствовать начинаниям компании? И именно в этом направлении следует вести разговоры. Я убеждён — успех обеспечен. — Он ободряюще подмигнул Воронцову. — Действуйте, граф, — сказал, — действуйте.

Безбородко был игрок и рисковать любил.

Этих слов достаточно было президенту Коммерц-коллегии. Бумаги были выправлены тотчас и при известной изворотливости Фёдора Фёдоровича тотчас же скреплены необходимыми печатями и подписями. По длинным правительственным коридорам пролетел он птицей под благословение секретаря императрицы.

На плотную бумагу правительственного распоряжения был наложен сургуч, в пылающую, глянцевую массу втиснута орлёная печать, и курьер поскакал по российским бесконечным дорогам. У питербурхской городской черты солдат поднял шлагбаум перед курьерской тройкой и подивился резвости коней. За тройкой всплеснулась пыль, и солдат покрутил головой: только что видел её здесь, а она уже в-о-о-н где. Не разглядишь, ежели плох глазами.

— Да-а, — сказал, — как коники царские бегают.

Бумаги были направлены иркутскому губернатору генералу Пилю. От него без промедления дали знать о вышедшем разрешении Шелихову в Охотск. В бумаге правительственной говорилось, что выделяются в распоряжение Григория Ивановича Шелихова ссыльные, «знающие кузнечное, слесарное, медековальное и меделитейное мастерство, и десять человек мужска пола с жёнами и детьми для заведения хлебопашества». Генерал Пиль распорядился передать Шелихову ссыльных, приписанных к Охотскому острогу.

Не мешкая Шелихов отправился в острог.

Острожных Григорий Иванович часто видел на улицах Охотска. Шли они толпой, плотная серая масса колыхалась в странном движении, как если бы это были не отдельные люди, каждый из которых наделён своим лицом и своей жизнью, но безобразное, неряшливое тело, подгоняемое, подталкиваемое злыми криками окружавших казаков. В морозном воздухе над острожными стоял серый, как и они сами, туман от дыхания, усиливая впечатление, что это одно целое, связанное единой цепью и единым дыханием, вившимся над ними рыхлым, неистаивающим облаком. Толпа двигалась неровными толчками. Они зарождались в головных рядах и перекатывались дальше и дальше до последнего человека, а оттуда вновь возвращались в голову. Движение острожных было противоестественно, как противоестественно движение калеки.

В остроге Григория Ивановича принял чиновник с ласковым и тихим голосом, никак не вязавшимся с толстыми коваными решётками на окнах и видимым за ними высоким частоколом. Чиновник, казалось, обнюхал поданную Шелиховым бумагу за подписью генерал-губернатора и поднял воспалённые глаза на Григория Ивановича.

— Каких людей вам надобно? — спросил он, нашаривая на столе табакерку бескостной рукой.

— В бумаге сказано, — ответил Григорий Иванович, — мастеровые нужны. Мастеровые.

— Есть, есть и такие, — запуская в нос понюшку, ответил чиновник, — есть. Однако, господин Шелихов, — продолжил он, — предуведомить обязан, что, беря их на иждивение, вы несёте за каждого полную ответственность. — Чиновник пожевал губами. — А народец это острожный, и всякое воспоследовать может в их действиях.

— Понятно, — ответил Шелихов, — соблаговолите распорядиться.

— Изволите настаивать? — спросил чиновник. — Но среди них, возможно, и убивцы есть.

— Настаиваю.

Чиновник раздумчиво помолчал, затем поднялся из-за стола и пошёл вглубь коридора, в конце которого светил слабый фонарь. Шелихов вдруг понял, что так поразило его в чиновнике. Чиновник шёл по чёрным щелястым половицам, ступая осторожно, как идёт по приморской тайге тигр, которого однажды довелось видеть Григорию Ивановичу. И так же, как огромная эта кошка, чиновник не оглядывался. «Мягок, — подумал Шелихов, почувствовав острожную неуютность, сырость, проникавшую под камзол, — но не приведи господи попасть такому в руки».

Пугающей походкой чиновник вернулся к столу и положил перед Шелиховым папку с бумагами. Перелистнул заглавную страницу.

— Вот, — сказал, — Шкляев Иван. Демидовский, с Урала. Хозяйский дом спалил. Отчаянный. — Взглянул на Григория Ивановича. — А вот Алферьев Степан из Тверской губернии. Разбойник. Помещика сжёг. Бит кнутом, к нам сослан. Так как, господин Шелихов, надобны вам такие?

— Они здесь, в остроге? — спросил Григорий Иванович.

— Нет. На поселении, под наблюдением неусыпным. Смертоубийство на них не доказано, а оттого и под стражу не взяты. На поселение присланы.

— Когда и как я могу определить их по своему усмотрению?

— Хотя бы и сегодня, — сказал чиновник и слабо повёл рукой, — неподалече проживают, дабы хлопот не доставлять в охране и содержании.

— Распорядитесь, милостивый государь, о передаче ссыльных, — сказал Шелихов твёрдо.

Чиновник не то с осуждением, не то с сожалением покачал головой.

— Воля ваша, — ответил, — приказ господина губернатора я выполняю неукоснительно. — Губы чиновника растянулись в улыбке, глаза полузакрылись воспалёнными веками. — Как же-с, приказ для нас закон. — И в другой раз он странно взглянул на Шелихова.

Первым, с кем встретился Шелихов из ссыльных, был Иван Шкляев.

— Садись, — сказал Григорий Иванович, когда ссыльного привели к нему, — поговорим.

Иван посмотрел на купца и ничего не ответил. Из-за наброшенных на лоб спутанных волос проглянул и тут же погас настороженный взгляд, какой бывает у людей, долгое время находившихся под стражей. Как легко отличить собаку, однажды побывавшую под колёсами, так отличим и острожный. Это сидит в нём, как оспа, только шрамы её не на лице, но в сознании. И метину эту редко кому удаётся скрыть. Корявый, угластый был мужик Шкляев Иван. Из ворота его армяка выглядывала жилистая шея, борода висела клоком.

— Садись, садись, — повторил Григорий Иванович.

Иван по-прежнему стоял у дверей и даже движения к лавке не сделал.

— Кузнец? — спросил Шелихов. — Как работал у Демидова?