Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

В шпигатах кружили воронки.

И в самую эту болтанку галиот словно наскочил на камень. Клюнул бушпритом в волну — все, кто был наверху, так и покатились по палубе — и стал заваливаться набок. Измайлов всплеснул руками, точно собрался лететь, шапку потерял, но устоял на ногах. Заорал срывающимся голосом:

— Всем по местам!

Мужиков от голоса его как подбросило с палубы.

Шелихов, тоже сбитый с ног, метнулся к Измайлову:

— Что случилось?

Галиот лежал бортом на волне. Палуба вздыбилась косогорьем, как во сне нехорошем.

Трофим, стоявший у рулевого колеса, торопливо крестом обмахивался:

— Господи! Спаси и помилуй...

Измайлов на него глянул, и у того рука опустилась.

— Руль держи! — крикнул капитан. На шее у него надулись жилы.

Трофим забыл креститься.

А галиот всё больше и больше ложился на левый борт. И вот тут ясно стало, почему не каждый становится капитаном.

— Право руля, — гаркнул Измайлов и дал команду убрать паруса, а по вантам-то и лезть страшно было, мачты нависали над водой. Но Измайлов так заорал, что и самые робкие поползли к клотику.

Галиот, резко изменив курс, увалился направо, и левый борт пошёл из воды.

Ватажники мотались по реям. Бледные, бородатые, усатые лица мелькали между вант. Над головами серое небо, внизу чёрная вода, одетая пеной. Рты, наискось разинутые, хрипели:

— Сарынь, что другому смерть, — тебе песня!

Паруса зарифили, и галиот ещё больше выровнялся на киле. Судно встало вразрез волне.

Подошёл галиот «Симеон и Анна». С борта его начали байдару спускать.

Шелихов подумал, что самое опасное позади. Волна била галиоту под бушприт, но на палубу уже не захлёстывала.

— В трюме груз навалило на борт, — сказал Измайлов, — раскачало и навалило.

Измайлов был спокоен, и казалось, что и не он вовсе пять минут назад орал, как бешеный. Глаза глядели, как всегда, с вызовом. Но ежели бы не он, да голос его иерихонский, сказать трудно: купалась бы сейчас в холодном море ватага или нет.

— Трюм открыть, — повернулся капитан к ватажникам, — мигом.

Подскочил Степан. Ухватился за медное кольцо. Под армяком спина обозначилась каждой мышцей. Лицо вздулось от натуги. Крякнул и отвалил тяжеленную крышку люка.

В трюм опустили фонарь. Неверный свет вырвал из темноты ящики перевёрнутые, бочки.

Степан глянул на Шелихова и, не спрашиваясь, полез в темноту.

Измайлов оказался прав. Груз при качке сломал переборку в трюме и посунулся на левый борт. Галиот и повалило. Мешкать нельзя было и часа. Всё могло произойти. Ветер навалится, ураган налетит внезапный, и в случае таком судно, потерявшее много в плавучести, на волне не удержится. Галиот бушприт в небо задрал, как руку, тянущуюся за помощью. Но попробуй ухватись за облака-то. Ватажники по палубе ходили, хватаясь за ванты.

— Ты, Силантий, по палубе-то ногами не мельтеши. На зад садись и при, как с горки, — покрикивали.

— Эва, сопли подбери!

Но шутить шутили, а за борт с опаской поглядывали. Да и как не поглядывать? И в безветрии подвижка груза могла усилиться, и галиот никак бы не устоял на киле.

Шелихов дал команду подвести с заветренной стороны «Симеона и Анну» и ошвартовать борт о борт. Манёвр сей сложен, и тут уж только на морское искусство Дмитрия Ивановича Бочарова уповать следовало.

— Галиот как подпорка будет для нас, — сказал Измайлов.

Всю команду «Трёх Святителей» вызвали на палубу. Мужиков по борту расставили с баграми. Измайлов, налившись гневом, цыкнул, и шутники замолчали. Лица насторожились. «Симеон и Анна», убрав паруса, медленно-медленно надвигался с заветренной стороны. «Толкнёт, — подумал Измайлов, — и опрокинет».

Пальцы у него поджались в ботфортах. Лицо осунулось, под скулами желваки проступили так, будто бы он кусок сухой жевал и прожевать не мог.

Галиот подходил всё ближе и ближе. У рулевого колеса капитан стоял. Вся фигура Бочарова выдавала напряжение. Руки к спицам колеса припаялись накрепко.

Ещё ближе подошёл галиот. Под бушпритом резалась волна, растекалась вдоль смолёных бортов. На борту уже и швы между плахами стали заметны. Шелихов застыл рядом с Измайловым. Ждал, всей плотью ощущая, — сейчас ударит.

Галиот придвинулся ещё ближе. Ватажники подняли багры. У мужика, что всех ближе стоял, видел Шелихов, бородёнка вперёд подалась и кадык на шее из воротника выпрыгнул крутой, как кулак. Пальцы мосластые побелели на рукоятке багра.

Ещё ближе галиот подошёл, ещё, и...

Толчка не было. Тюкнули с хрястом багры, и галиот дёрнуло вперёд.

Бочаров судно подвёл по касательной к «Трём Святителям» и оттого обошлось без удара. Только потянуло «Трёх Святителей» за «Симеоном и Анной», и суда встали.

— Эх! — разом выдохнули груди.

Единым махом с палубы «Трёх Святителей» подали концы, и через минуту оба судна стояли в связке.

Измайлов по ляжкам себя хлопнул:

— Молодцы, братцы, — сказал, — молодцы!

Усы растопырил по-тараканьи. Одного мужичка по спине хватил, второго по шее. И уже не зная, как выразить радость, забегал вокруг рулевого колеса.

Судна стояли, как спелёнутые. Канаты поскрипывали на кнехтах. Так, в связке, и идти можно бы было. До Кадьяка немного-то и оставалось. Пришвартованный галиот плавучесть «Трёх Святителей» намного усилил. Но всё же решили попробовать уменьшить крен.

Самойлов засомневался. Устин походил, поглядел на кнехты, на канаты, связывающие суда, поцыкал сквозь зубы и высказал опасение, как бы кнехты при качке не выдрало.

Измайлов побойчее этих солидных мужиков был й загорячился, достали старую карту трапезниковскую, а там сказано, что у острова Кадьяк, при подходе, течение зело быстрое и опасность для мореходов есть. Он и успокоился, сказал:

— Трюм осмотрим и, ежели возможно, кое-что вытащим из груза. Облегчим галиот, крен, гляди, уменьшится.

Зажгли фонари.

В трюме было наворочено, как ежели бы там черти плясали. Всё вперемешку: ящики, мешки, бочки, коробья. Но пригляделись, оно и ничего. Осторожненько да не спеша — многое можно разобрать. И ящичек за ящичком, мешок за мешком, бочку за бочкой из трюма начали вытаскивать.

Груз сразу же переносили на галиот «Симеон и Анна». Мужики бегали так, что бронзовые спины блестели от пота.

Завал Устин со своими молодцами разбирал. Осторожненько мешки да ящики вытягивали из кучи.

Устин с умом за каждый ящичек брался, примериваясь подолгу. Понимал: сделает что не так — быть беде. От него сейчас зависели жизни людские.

Фонарь, качаясь на крюке, освещал его зачугуневшее от напряжения лицо. Глаза щёлками узкими, на шее жилы. В голове одно было: посыплется груз и перевернёт галиот или проломит борт. И своим помощникам он не говорил даже, а шипел: